Эпоха большой власти Дело по
объединению горцев, которое он добровольно взвалил на себя, было
неимоверно сложным. Их разобщенность, привычка к вольной, мало чем
регламентированной жизни, стремление к независимости и в то же время
зависимость от действий и условий, постоянно выдвигаемых российскими
властями, — все это было препятствием на пути к тому видению порядка,
которое сложилось в представлении самого Шамиля. Но он проводил свою
политику железной рукой, будучи совершенно уверенным в своей правоте.
Одни страшились его, другие принимали как спасителя. Но как бы там ни
было, уже в 1834-м под его властью находился практически весь горный
Дагестан, а в 1840-м он стал и имамом Чечни.
Созданный им имамат
стал, в условиях далеко не мирной жизни Кавказа в те времена,
уникальным образованием, своего рода государством в государстве,
управлять которым он предпочитал единолично, не считаясь с тем, какими
средствами это управление поддерживалось.
Его планы были
грандиозны — мало того, что он хотел по возможности искоренить горскую
«вольницу» и обратить своих соплеменников на путь истинно религиозной
нравственности, он стремился создать империю, в которой все и вся
должны быть подчинены одному закону — подлинно религиозной
нравственности. Именно в этом видел Шамиль свое высшее предназначение.
И как бы ни относились к его деятельности исследователи, надо признать,
что в деле намеченных им преобразований сделать ему удалось
беспрецедентно много. «Он организовал такое общество, в котором все...
разрозненные элементы были приведены к гармонии. Там, где раньше были
племена, теперь существует Государство; там, где раньше было множество
воинственных предводителей и наследственных вождей кланов, теперь —
один верховный правитель; обычаи и традиции сменила власть закона и
порядка; храброе, но несогласованное сопротивление кланов превратилось
в хорошо отлаженную систему обороны с единым руководящим центром... Эта
организация вызвана к жизни чрезвычайными условиями постоянной войны, в
которых личная свобода по справедливой необходимости приносится в
жертву общему делу независимости» — так охарактеризовал увиденное им на
Кавказе в эпоху третьего имама представитель самого демократического из
демократичных обществ американец Д.М. Макки. Представитель куда более
консервативной державы, англичанин X. Тиррел, побывав там же и примерно
в то же время, вынес для себя следующее: «Отвага воина, красноречие
проповедника, мудрость законодателя и репутация пророка позволили ему
основать нечто вроде варварской монархии... Различные племена и народы
объединились под его властью в борьбе за религию и свободу». И как бы
ни предвзят был взгляд иноземцев, как бы мало они ни знали об истинном
положении вещей в созданном Шамилем имамате, в этих далеко не беглых
впечатлениях сосредоточена сама суть того, что происходило на Кавказе в
середине XIX столетия.
В то время, когда происходили хоть и
постепенные, но достаточно «оперативные» внутренние преобразования,
Шамиль предпочитал в отношениях с Россией придерживаться политики
нейтралитета. Он понимал, что, пока не будет достаточно укреплена его
власть и созданная им государственная машина не заработает в полную
силу, вступать в военные действия со столь грозным противником —
равносильно самоубийству. А потому он выжидал, хотя ожидание это никак
нельзя было назвать пассивным, поскольку Шамиль собирал силы. И лишь в
конце 1843 года он начал действовать. Почти 25 лет длилась борьба имама
за свободу своего народа, почти 25 лет имя Шамиля было на устах всех —
и русских, и горцев, почти 25 лет ему удавалось сопротивляться всем
попыткам подчинить Кавказ.
Заложники отца Во время
обороны первой укрепленной столицы Имамата — Ахульго, длившейся
несколько месяцев, в жизни Шамиля произошло событие, ставшее для него
во многом роковым. Бесконечные бои, в которых горцы проявили
исключительное мужество, не раз отбрасывая войска противника от стен
Ахульго, закончились полной блокадой крепости, И тем не менее защитники
не сдавались. Силы русских тоже были на исходе, и тогда было принято
решение пойти на переговоры с Шамилем. Командующий отрядом русских
генерал-лейтенант П. Граббе выдвинул защитникам ряд ультимативных
требований, главным из которых была выдача в заложники старшего сына
Шамиля, 8-летнего Джамалуддина, а также сдача самого Шамиля. В случае
согласия Граббе гарантировал жизнь и неприкосновенность всем оставшимся
в живых. Шамиль ответил отказом, после чего Граббе, собрав последние
силы, пошел на штурм. Тяжелейшие бои возобновились с новой силой.
Шквальный огонь косил как оборонявшихся, так и нападавших. Женщины
Ахульго надевали мужскую одежду, чтобы создать впечатление того, что
защитников еще много, разрушенные за ночь укрепления ночью возводились
заново. Гора, на которой стояла крепость, содрогалась от взрывов, а на
ее склонах росли горы трупов. Но надежды у Шамиля уже не было. Говорят,
что он, понимая всю безнадежность своего положения, за дни последнего
штурма часто выходил на открытую, простреливаемую местность, ища пули
как избавления от позора. Прошло еще несколько дней, и вконец
обессилевший Шамиль решился выдать сына в надежде на то, что
кровопролитие будет прекращено. Во время процедуры передачи
Джамалуддина речь вновь зашла о том, что одного его недостаточно и что
Граббе требует немедленной сдачи самого Шамиля. Но тот снова ответил
отказом.
После еще нескольких дней боев и окончательного падения
Ахульго небольшой отряд, ведомый Шамилем, под покровом ночи пробрался
из крепости на территорию Чечни, в безопасное место. Джамалуддин же
остался у русских. Вскоре его, названного Граббе «мальчиком бойким и
свыше лет умным», увезли с Кавказа в Россию. Там он согласно воле
императора сначала был определен в 1-й Московский кадетский корпус, а
затем в Александровский кадетский корпус для малолетних сирот,
находившийся в Царском Селе, там, где был мусульманский священник.
15
лет провел Джамалуддин в России, и все эти годы Шамиль мучался разлукой
с сыном. Да, с ним оставались средний и младший сыновья — Гази-Магомед,
названный Шамилем в честь своего друга, первого имама, и Магомед-Шапи,
с ним оставались две его дочери, но то, что старший был от него
оторван, находясь в далекой, неведомой и пугающей России, было для
Шамиля незаживающей раной. За это время он похоронил свою первую жену
Патимат, родившую ему трех сыновей и двух дочерей, а также свою вторую
жену, юную Ждаварат, вместе с маленьким Саидом, его четвертым сыном,
убитыми в одной из стычек с русскими. Но тоска по первенцу не оставляла
его сердца.
Встреча отца с сыном произошла лишь в 1855 году,
когда эпоха его правления уже клонилась к закату, и стала возможной
благодаря очень необычному случаю.
Единственный шанс В
1854 году Шамиль предпринял очередной поход, на этот раз на грузинскую
Кахетию. Высланный им передовой отряд, оказавшись в родовом поместье
князя Давида Чавчавадзе Цинандали, которое располагалось в 60 верстах
от Тифлиса (ныне Тбилиси), захватил в плен отдыхавших там жену князя
28-летнюю Анну Ильиничну Чавчавадзе с двумя маленькими детьми, ее
сестру 26-летнюю княгиню Варвару Орбелиани с полугодовалым сыном и
племянницу Варвары, 18-летнюю княжну Нину Баратову. Шамиль, поняв, что
за пленницы перед ним, решил, что, взяв в заложники столь высокородных
женщин, он сможет добиться возвращения из России своего сына. После
того как княгиням были объявлены условия их выкупа (передача
Джамалуддина и миллион рублей серебром) и они написали необходимые
письма родным, Шамиль приказал доставить их в свою резиденцию, которая
после разрушения Ахульго была обустроена им в Ведено. Там узницы
провели 8 месяцев, общаясь с тремя его женами и изредка с самим
Шамилем. Ему тогда было 57 лет, но, по отзывам пленниц, он выглядел
гораздо моложе своих лет. Вот как описывала его также оказавшаяся в
плену воспитательница княжен Чавчавадзе француженка мадам Дрансе. «Он
высокого роста, черты лица его спокойны, не лишены приятности и
энергии. Шамиль похож на льва, находящегося в спокойном положении.
Русая и длинная борода его много придает величественности его осанке.
Глаза его серы и продолговаты, но он держит их полуоткрытыми, на
восточный манер. Губы у него алы, зубы очень красивы, руки малы и белы,
походка тверда, но не медленна; в нем обнаруживает человека,
облеченного высокой властью». Шамиль относился к своим пленницам с
должным уважением и всячески старался скрасить их заточение, но в своем
решении оставался тверд — он хотел получить сына. Дело осложнялось тем,
что та самая сумма в миллион серебром, объявленная Шамилем по
требованию его наибов, была по тем временам огромной. Князь Чавчавадзе
делал все возможное и невозможное, но собрать смог только 40 тысяч.
Весть
о пленении княжон и об условиях, выдвинутых Шамилем, довольно быстро
долетела до Петербурга. Николай I, всегда относившийся к Джамалуддину с
особым участием, повелел вызвать его из расположения Уланского полка, с
которым он, произведенный к тому времени в корнеты, находился в Польше.
По дороге в Петербург Джамалуддин, или, как его называли в России
Джемал-Эддин Шамиль, узнал обо всех подробностях произошедшего и на
вопрос, хочет ли он вернуться к отцу, подумав немного, ответил
согласием. Во время высочайшей аудиенции, произошедшей в Петербурге,
царь поблагодарил его за верную службу и просил передать отцу, что зла
на того не держит...
Когда стало известно, что Джамалуддин уже в
пути, Шамиль, внутренне сгорая от нетерпения, но внешне оставаясь
хладнокровным, заявил наибам, что он соглашается на предложенные 40
тысяч, хотя и вызвал этим ропот среди своих приближенных. Но тогда
перечить ему они не осмелились... Княгиням было объявлено, что они
свободны и им только теперь и останется, что прибыть вместе с Шамилем и
его свитой к месту обмена. Это долгожданное событие произошло 10 марта
1855 года...
Джамалуддин, которому в этот момент было 23 года,
хоть и вел вполне европейский образ жизни, никогда не забывал о том,
чей он сын. Он прибыл на родину в мундире поручика, но его младший
брат, Гази-Магомед, которого он увидел первым из родных, привез ему
черкеску и оружие и попросил переодеться перед встречей с отцом. Когда
Шамиль увидел представшего перед ним сына, он был потрясен, хотя внешне
никак этого не проявил, только обняв его, очень долго не отпускал.
По
дороге домой их приветствовала ликующая толпа, поздравлявшая со
счастливым окончанием столь долгой разлуки. Отец и сын были счастливы,
еще не зная, что пройдет 3 года, и Джамалуддин, так и не найдя ни
понимания среди родного народа, обвинявшего его в том, что это именно
он склонил отца на сговор с неверными, ни применения своим силам, хотя
он очень старался помочь в деле установления мира, тихо угаснет от
неизлечимой формы чахотки...
Закат правителя Говорили,
что «власть имама была уничтожена коварством и изменой наибов и его
приближенных, русским войском и золотом». Коварство и измена давно уже
зрели в рядах как близкого, так и дальнего окружения Шамиля, постоянные
боевые действия русских все больше обескровливали остававшиеся верными
ему войска, но почему золото?..
После кончины в феврале 1855
года императора Николая и вступления на престол его сына Александра II
наместником Кавказа спустя 2 года был назначен друг юности нового царя,
князь А. Барятинский. Он бывал на Кавказе, воевал здесь и не единожды
отличался в битвах с горцами и хорошо знал их характер, обычаи и нравы.
Предложенный им план покорения Кавказа был рассчитан на быстроту и
натиск, но помимо активных военных действий Барятинский с большим
успехом применял и другую тактику. Тактику подкупа. Он понимал, что
золото в здешних краях может сделать то, что не сделали и по сей день
многочисленные русские войска, присылаемые на Кавказ беспрерывно. А
поскольку, как мы помним, коварство и измена уже делали свое дело, то
оставалось совсем немного. В результате настал час, когда рядом с
Шамилем оставались только самые верные и преданные сподвижники, которых
было слишком мало для того, чтобы продолжать борьбу...
Теснимый
все больше и больше, Шамиль отходил к горе Гуниб, которая считалась еще
более грозной и неприступной, чем Ахульго. Понимая свое положение,
Шамиль незадолго до этого поручил своему младшему сыну Магомед-Шапи
укрепить ее, и вот теперь, в начале августа 1859 года, он вместе с 400
защитников, которые составили это число вместе с жителями аула Гуниб, и
еще с четырьмя пушками готовился держать оборону. Он возлагал на эту
гору большие надежды, считая, что взять ее будет непросто и что у них
есть шанс продержаться на ней не один месяц. Когда к горе было стянуто
более 10 батальонов, прибывший в подножию горы Барятинский предложил
Шамилю сложить оружие и заключить мир. Тот ответил: «Гуниб — высокая
гора, я стою на ней. Надо мною, еще выше, Бог. Русские стоят внизу.
Пусть штурмуют».
Барятинский прилагал все возможные
усилия, постоянно шел на переговоры, лишь бы избежать кровопролития, но
Шамиль упорствовал. Одни предлагали ему сдаться, другие убеждали, что
нужно биться, он выбрал второе. Ответив на очередное предложение князя
лаконичным «Сабля наточена и рука готова!», Шамиль тем самым дал сигнал
к началу штурма. Начавшись 22 августа, он был завершен 24-го. Силы были
слишком неравны. Поднявшись наверх, Барятинский увидел страшные
последствия штурма, но в самом ауле за возведенными стенами и завалами
еще оставались те немногие, которых возглавлял Шамиль. Барятинский
знал, что нужно совсем немного для того, чтобы сравнять аул с землей,
но он опять, в который уже раз, отменил решающий штурм и послал Шамилю
последний ультиматум о сдаче.
Было понятно, что если штурм
состоится, погибнут все, в том числе дети и женщины, но Шамиль молчал.
И тут он понял, что, как когда-то его сын Джамалуддин стал заложником
имама, так теперь и имам должен стать заложником своего народа. Шамиль
вышел...
Лицо его было непроницаемым, он крепко держался за
кинжал, который, впрочем, никто не собирался у него забирать. Говорят,
русские войска, завидев его, сначала замерли в оцепенении, а потом
окрестности огласились их громким «Ура!».
Встреча Шамиля с
князем Барятинским произошла у ставшего уже знаменитым камня, который
лежал в березовой роще неподалеку от аула. Князь почтительно
приветствовал его и, заверив, что все, кто остался с ним, могут не
беспокоиться за свою жизнь, добавил, что судьба самого Шамиля теперь
всецело в руках государя императора. Тот ответил, что уповает лишь на
волю Всевышнего...
15 сентября того же 1859 года Шамиль
встретился с императором Александром II в городке Чугуеве неподалеку от
Харькова. Обняв его и подарив золотую саблю, царь сказал: «Я очень рал
что ты наконец в России. Жалею, что это не случилось ранее. Ты
раскаиваться не будешь...»
Так началась последняя страница жизни
неистового Шамиля... Во всех русских городах, к немалому удивлению
имама, его встречали как самого дорогого и почетного гостя. В Туле ему
показали оружейный завод, подарили роскошное личное оружие и огромный
самовар с именной надписью. Москва потрясла его своим размахом,
величием и красотой. В Петербурге, где его встречали на вокзале с
почетным караулом и оркестром, была произведена иллюминация,
великолепие которой, по словам очевидцев, превосходило даже те, что
бывали по случаю коронации императорских особ. Шамиль не переставал
поражаться тому радушию, с которым его встречали буквально повсюду — от
светских салонов, где в его честь устраивали многочисленные приемы, до
городских улиц, где «Наполеона Кавказа» встречали как истинного героя.
Проводы
Шамиля из столицы вылились в громадную демонстрацию едва ли не любви,
со всех сторон раздавались приветственные крики и просьбы не уезжать,
экипажи запрудили близлежащие улицы, да так плотно, что поезд, на
котором он должен был отбыть из Петербурга, пришлось задержать. Шамиль
был искренне тронут таким вниманием и просил передать жителям города
следующие слова: «Скажите им, что внимание их...доставляет мне такое
удовольствие, какого я не испытывал при получении известия о победе в
Дарго в 45-м году и какого не доставляли мне успехи 43-го года в
Дагестане».
В октябре 1859 года Шамиль с сыном Гази-Магомедом и
несколькими верными сподвижниками, коих ему было разрешено оставить при
себе, прибыл на место своего поселения, в Калугу. Там также встретили
его со всем уважением и почетом. В распоряжение Шамиля был предоставлен
один из лучших городских домов, 3-этажный каменный особняк,
расположившийся по Одигитриевской улице, который ему очень понравился
внешне, но вот внутреннее его убранство было далеко от привычной жизни
имама, а поэтому он попросил его переделать. Для выполнения этого
заказа был приглашен архитектор князь Вадбольский, который, прежде чем
приступать к работе, очень внимательно и тактично попытался выяснить
все, что касалось особенностей быта, привычек и пристрастий самого
Шамиля и членов его семьи, и по возможности воплотил все это во
внутреннем убранстве дома. Наконец дело было закончено, и Шамиль уже с
нескрываемым нетерпением стал ожидать приезда своего семейства, за
которым был послан Гази-Магомед.
После прибытия семьи в январе 1860-го в доме опять зазвучали детские голоса и Шамиль понемногу успокоился...
Последний штурм Он
понимал, что родных гор ему уже не увидеть, и со временем даже смирился
с этой мыслью. Но было в его сердце одно желание, которое преодолеть он
не мог, да и не хотел — он считал, что на исходе жизни должен посетить
священное для каждого мусульманина место — Мекку. В первый раз с
просьбой отпустить его для паломничества Шамиль обратился к императору
в июле 1861 года, в тот момент, когда после отмены в России крепостного
права тот пригласил Шамиля в свою резиденцию в Царском Селе. Шамиль,
прибыв туда вместе с сыном, поздравил царя с таким великим делом, как
освобождение народа от рабства, и в надежде на то, что он сейчас
находится в хорошем расположении духа, спросил у него позволения отбыть
в святые места. Но император счел тогда такое разрешение
несвоевременным, сказав, что непременно даст его, но несколько позже.
По возвращении в Калугу Шамиль, взяв себя в руки, стал внешне жить
по-прежнему, но внутренне продолжал готовиться к столь ответственному
шагу.
В том же году младший сын Шамиля Магомед-Шапи, давно уже
изнывавший от бездействия в калужском доме, а теперь, вдохновленный
таким событием, как знаменитый Манифест о свободе, просто не находил
себе места, улучив момент, попросил отца отпустить его на службу к
императору. Шамиль, видя его неприкаянность, ответил согласием. И
вскоре Магомед-Шапи был принят на службу в лейб-гвардии Кавказский
эскадрон Собственного Его Императорского Величества конвоя в чине
корнета и отбыл в Петербург вместе с женой.
В 1864 году
последняя жена Шамиля Загидат (кроме нее в Калугу прибыла еще одна жена
— Шуайнат) родила ему сына, которого назвали Магомед-Камилем. Этот
мальчик стал для стареющего Шамиля последней отрадой. Он подолгу играл
с ним, рассказывал разные истории, а когда тот немного подрос, Шамиль
сажал его на коня и подолгу катал по саду, вспоминая былые дни и
называя разные закоулки сада столь милыми его сердцу именами — Гимры,
Ашильта, Ведено...
Но ожидание его слишком затягивалось. Он
чувствовал, что жить ему оставалось недолго. Поняв, что император, по
всей видимости, опасается того, что Шамиль не вернется из Мекки, он
решился написать царю письмо с просьбой о предоставлении ему
российского гражданства. Александр II тут же откликнулся, пригласив его
при этом присутствовать на торжественном бракосочетании цесаревича
Александра Александровича. Шамиль с благодарностью принял приглашение и
прибыл на свадьбу. Во время церемонии он встретился с императором и на
его просьбу, чего бы тот хотел в награду за такое решение, твердо
ответил: только одного — позволения посетить Мекку.
В августе
1866 года в парадной зале Калужского губернского дворянского собрания
Шамиль вместе с сыновьями Гази-Магомедом и Магомедом-Шапи принес
присягу на верноподданство России. А спустя 3 года Высочайшим Указом
Шамиль был возведен в потомственное дворянство...
Эпилог Зная,
что Шамиль уже немолод и калужский климат не лучшим образом сказывается
на его здоровье, император решил выбрать для него более подходящее
место, каковым и стал Киев. Отбывая в ноябре 1868 года из давшей ему на
столько лет приют Калуги, Шамиль пошел на семейное кладбище проститься
с 17 могилами, в которых покоились близкие ему люди, оставшиеся в
русской земле навсегда. Проводы были теплыми и трогательными, Шамиль
давно уже стал не просто местной достопримечательностью, но и
неотъемлемой частью жизни этого города. В декабре 1868-го он вместе с
семьей прибыл в Киев.
Чем больше он чувствовал бремя прожитых
лет и чем более беспокоили его старые раны, тем сильнее тянуло его в
Мекку. Сидя на берегу Днепра, он с тоской смотрел на пароходы, идущие
на Одессу, — он знал, что оттуда уже рукой подать до Стамбула, а там...
Наконец, его последнее ходатайство, в котором он уже не в первый раз
просил Александра II отпустить его для совершения хаджа с женами и
дочерьми, оставив при этом сыновей в России, было удовлетворено.
Гази-Магомеду и Магомеду-Шапи было позволено сопровождать его только до
Одессы, и после недолгих сборов они тронулись в путь.
...Многолетняя
мечта имама сбылась, он увидел и Мекку, и вторую святыню ислама Медину,
он поклонился гробу Пророка. Но на это последнее свое путешествие
Шамиль истратил все силы... 4 февраля 1871 года он тихо отошел в мир
иной и был похоронен в Медине на кладбище Аль-Бакия. Он не боролся за
жизнь — все что мог, он уже сделал и теперь ему оставалось только
предстать перед Всевышним, который единственный и будет судить его за
все им содеянное...
P.S. Последняя жена Шамиля Загидат
пережила мужа всего на несколько месяцев и была похоронена в Мекке,
жена Шуайнат скончалась 5 лет спустя, ее предали земле в Стамбуле. Все
дочери Шамиля к этому времени также умерли.
Гази-Магомед с
началом Русско-турецкой войны возглавил турецкую дивизию и отличился
при осаде Баязета, закончил свою карьеру маршалом турецкой армии и
остаток дней провел в Медине, где и умер в 1902 году.
Его
«отступничество» не лучшим образом повлияло на судьбу Магомеда-Шапи. Он
после начала войны просился на фронт, но такого разрешения не получил,
в 1877-м был отстранен от службы и поселился в Казани. Умер
Магомед-Шапи в Кисловодске в 1906 году.
Последний сын Шамиля,
Магомед-Камиль, рожденный уже в Калуге, так же как Гази-Магомед, служил
в турецкой армии и так же, как и он, закончил службу в чине маршала. Он
дожил до 87 лет и скончался в 1951 году.
