Согласно легенде Афина Паллада
родилась из головы Зевса. Про Лу Андреас-Саломе можно сказать, что она
родилась из головы Ницше. Именно с нее он якобы списал своего
Заратустру, и именно про нее говорил, что она самая умная из всех
встреченных им людей. Она во многом сформировала эпоху европейского
модерна, задала ей стиль, тон и правила игры. Говорят, за спиной
каждого великого мужчины стоит женщина: Лу Саломе стояла за спиной тех,
кто совершил гуманитарную революцию на стыке веков — Ницше и Фрейда.
Кажется, не было ни одного сколько-нибудь известного человека среди
интеллектуалов Европы, кто не был бы очарован ею или попросту влюблен.
Лу — имя, придуманное первым влюбившимся в нее мужчиной и
принесшее впоследствии ей известность. Родители же нарекли ее Луизой, а
дома ее звали на русский манер Лелей. Она была младшей и единственной
девочкой среди пятерых братьев в семье генерала русской службы Густава
фон Саломе. Она родилась в Санкт-Петербурге в 1861 году. Семейство
отца, немца по крови, происходило из Авиньона, но после Французской
революции оно перебралось через Германию в Балтию. Густава фон Саломе
еще мальчиком, при Александре I, привезли в Санкт-Петербург для
получения военного образования. В чине полковника он принимал участие в
подавлении польского восстания в 1830 году и так отличился, что Николай
I пожаловал ему в дополнение к французскому дворянству еще и
наследуемое русское.
Лу вспоминала, что их семья всегда ощущала себя русскими, хотя при
этом в доме в основном говорили по-немецки, иногда переходя на
французский. Любопытно, что русский язык в то время воспринимался
исключительно как язык простонародья, и если отец Лели сталкивался на
Невском проспекте с русским офицером, они вступали в беседу непременно
по-французски. Санкт-Петербург представлялся Леле городом-космополитом,
“чем-то средним между Парижем и Стокгольмом”. Прислуга в их огромной
квартире на Морской тоже была многонациональная: челядь старались взять
из татар, так как те не употребляли водки; любили нанимать чистоплотных
пунктуальных эстонцев, были и швабские колонисты — при этом все эти
люди, среди которых встречались и греко-католики, и мусульмане, и
протестанты, придерживались своих религиозных обрядов и обычаев, каждый
соблюдал свои праздники, свой календарь, кто новый, кто старый. Такое
положение дел приучило детей, и в том числе Лелю, к веротерпимости.
К Александру II, отменившему в России крепостное право,
либеральные родители Лели относились одобрительно. Однако их тем не
менее беспокоило, что мятежный народовольческий дух проникал даже в
чопорные частные школы, где учились дети иностранцев. Любопытная Леля
слышала из разговоров взрослых в гостиной, что женщины едва ли не
активнее мужчин участвовали в революционных процессах (по подсчетам
историков, в 70—80-е годы были осуждены в общей сложности 178 женщин,
большинство которых принадлежало к террористической организации
“Народная воля”, семь раз покушавшейся на Александра II и все-таки
убившей его). До конца жизни хранила она фотокарточку Веры Засулич, той
самой, которая стреляла в градоначальника Трепова. Леля уже тогда
воспринимала происходящее под весьма специфическим углом зрения: слабый
пол, к которому она принадлежала, — вот носитель силы, а вовсе не
наоборот — а потому все эти женщины-бунтарки были овеяны для нее
ореолом романтического героизма.
Свою собственную силу, силу формирующегося незаурядного характера
17-летняя барышня Саломе проявила резко и весьма неожиданно: она
наотрез отказалась от конфирмации, к которой ее готовили в
реформаторской евангелической церкви. По тем временам серьезность этого
поступка недооценивать не стоит, другой вопрос, что могло привести к
нему юную девушку? Легче всего было бы предположить чужое влияние,
например кавалера или старшего друга. Но это не так: Леля совершенно
самостоятельно пришла к мысли о том, что Бога нет. Все началось с того,
что маленькой девочкой она стала свидетельницей смерти любимой кошки, а
немного позже умерла от свинки ее лучшая подруга. Где был Бог в это
время? Как он это допустил? Она долго молилась ему после потери
подруги, но вместо ответа и поддержки ощутила лишь леденящую пустоту
внутри...
Ну а пока Леля собралась за границу — лечить слабые легкие и
заодно учиться, но власти отказались выдать ей паспорт, так как она
вышла из лона церкви. И тогда она придумала нечто из ряда вон:
уговорила влюбленного в нее голландского пастора Гийо, чтобы он
выхлопотал ей подложное свидетельство о конфирмации, что тот и сделал,
воспользовавшись услугами своего приятеля, другого пастора, служившего
в крошечной голландской деревушке. Это дало Леле возможность сделать
еще один парадоксальный вывод: для любви не существует моральных
преград.
Немного поучившись философии в Цюрихе, юная Лу Саломе по совету
друзей матери попала в римский салон весьма известной дамы — Мальвиды
фон Мейзенбург, умной, фантастически образованной и столь же
фантастически некрасивой писательницы, подруги Герцена и
воспитательницы его дочери. Именно в подобных салонах в конце XIX века
происходило формирование людей, которым суждено было осуществить
переход к новой эпохе. Французские атеисты, итальянские анархисты,
русские нигилисты и социалисты чувствовали здесь себя вольготно. Сама
Мальвида, как многие образованные женщины ее круга, видела задачу
салона в благородной цели женской эмансипации. Она собирала девиц и
приглашала образовывать их подходящих “прогрессивных” лекторов. Ну а те
были более чем рады перевернуть в головах любопытных барышень все вверх
дном. Хорошо, что на этих лекциях не присутствовала мать Лу, она пришла
бы в ужас оттого “образования”, которое получает дочка.
В частности, один из лекторов апеллировал к недавно вышедшей книге
швейцарского ученого-историка Иоганна Бахофена “Материнское Право”.
Бахофен, сопоставив множество археологических, исторических и
художественных фактов, пришел к выводу, что до начала патриархальной
цивилизации, той, которая была известна на протяжении последних 6 тысяч
лет, практически повсюду в Евразии и на других заселенных людьми
территориях существовала другая, основанная на главенстве женщин. Их
власть была универсальной и предопределяла большинство социальных,
религиозных и этических норм. Другой лектор комментировал некий
документ знаменитейшего средневекового врача и чернокнижника Корнелия
Агриппы Нетесгеймского “О несравненном превосходстве женского пола над
мужским”. В нем утверждалось, например, что Адам был сотворен первым и
вышел неудачным, а потому все совершенство пришлось на Еву, а также то,
что мужчина гораздо ближе к животным, чем женщина, иначе откуда взялись
врожденная грубость мужчин и собственнические инстинкты. Леля впитывала
все эти идеи как губка...
Один из лекторов в салоне Мальвиды, 32-летний философ Пауль Ре,
без оглядки влюбился во внимательную девушку в глухом черном платье с
осиной талией и гладко зачесанными назад темно-русыми волосами. Ее
трудно было назвать красавицей, но в ней чувствовались какое-то
неуловимое своеобразие и самостоятельность. Пауль сделал Лу
предложение, и вдруг это юное, неопытное, неоперившееся создание
подняло его на смех. У нее оказались свои неожиданные представления —
она не признавала брака, ибо современный европейский брак — это чисто
христианская затея. А если она, Лу, не христианка и вышла из церкви, то
к чему ей связывать себя брачными узами? А еще во время их объяснения
она между прочим вспомнила, что во Франции в 1791 году был введен так
называемый гражданский брак...
В конце же их памятного разговора Лу выпустила в сердце
влюбленного последнюю стрелу, вообще сказав, что лично она решила на
весь век остаться девственницей и посвятить себя исключительно духовным
интересам, а потом предложила ему жить вместе “духовной коммуной”.
При этом ее совершенно не волновало, что скажет на это, например,
ее мать или какая реакция будет в окружающем ее обществе. Несчастный
влюбленный стал отныне рабом Лу — он согласился на все ее условия, и
они поселились сначала в Берлине, потом переехали в Париж, нигде не
задерживаясь надолго. Лу получала от отца-генерала скромную пенсию, и
ей этого вполне хватало.
В апреле 1882 года Пауль познакомил Саломе со своим другом
Фридрихом Ницше. В то время 38-летний философ был уже очень болен и
почти слеп, его жестоко терзали головные боли. Он был абсолютно одинок,
а своими постоянными переездами с места на место надеялся найти климат
или ландшафт, которые были бы способны утешить его физические и
нравственные страдания — итальянские и французские Альпы, Германия,
Швейцария... Ницше не был знаменит, книг того, кому в скором времени
было суждено стать целой эпохой и переворотом в философии, почти никто
не читал. “Молодая русская”, как Ницше называл Лу в своих письмах, стала
первой и единственной женщиной, лирически полонившей его воображение.
До этого его с такой же силой способна была пленить только мысль. Он
так описывал Лу своему другу Питеру Гасту: “... она резкая, как орел,
сильная, как львица, и при этом очень женственный ребенок... Кроме
того, у нее невероятно твердый характер, и она точно знает, чего хочет,
не спрашиваясь ничьих советов...”
В основном встречи Ницше с Лу состояли из прогулок по горам и
бесконечных, запойных разговоров. Удивительно, что этот гениальный
человек воспринимал Саломе как равную собеседницу. Ницше поведал ей всю
свою жизнь: о детстве в семье пастора в деревенском домике под
Наумбургом, о своих первых сомнениях, сменивших годы религиозного
рвения, об охватившем его ужасе и отчаянии при виде этого мира без
божества...
Ницше подробно изложил ей свои нигилистические мысли. Лу только
поражалась их созвучию своим собственным переживаниям. Пусть Бог умер,
но зато в самом человеке есть нечто, что может соперничать с Богом. Но
для того чтобы добраться до этого сверхчеловеческого в самом себе,
человеку согласно воззрениям Ницше надо проделать путь поистине
героический — воспарить над своими слабостями, пренебречь людским
презрением, призывать на свою голову страдания и любить их: “Упругость
души в несчастии, ее ужас при виде великой гибели, ее изобретательность
и мужество в том, как она носит горе, смиряется и извлекает из
несчастия всю его пользу, и, наконец, все, что ей дано, глубина,
таинственность, величие — разве это дано ей не среди скорбей, не в
школе великого страдания?” Ницше и Лу призывал “сделать саму себя живым
материалом для опыта”. Ее же натуре это было более чем близко, она и
сама уже начала свой личный эксперимент. “Если бы кто-нибудь нас
подслушал, — писала потом Лу про эти разговоры, — то решил бы, что
беседуют два дьявола”.
Фридрих Ницше был велик в вопросах духа, но вот в сфере чувств и
повседневной жизни оставался беспомощен, как дитя. А потому сам он не
решился признаться Лу в любви, а попросил Пауля Ре передать девушке
свои чувства и просьбу стать его женой. И Пауль передал — он даже не
ревновал Ницше к Лу, у него сердце сжималось, глядя на то, как этот
одинокий человек с абсолютно беззащитной душой впервые в жизни наполнен
солнечными надеждами и ожиданием счастья.
Разумеется, Лу не собиралась ради Ницше менять своих убеждений и
прерывать свой “эксперимент”. Он же был потрясен и раздавлен ее
отказом. Стараясь как-то смягчить боль от нанесенного ему удара, Саломе
предложила Ницше присоединиться к их духовной коммуне с Ре, но тут в
ситуацию вмешалась сестра философа Элизабет Ницше. Эта старая дева
возненавидела “невыносимую русскую” за то, что та украла сердце ее
брата. Она сумела каким-то образом очернить Лу в глазах Ницше, и в их
отношениях произошел окончательный разрыв. Вскоре после него, а дружба
Ницше и Саломе продлилась чуть больше года, философ написал одну из
своих самых великих книг — “Так говорил Заратустра”. Многие считают,
что написана она под влиянием встречи с Лу. Так или иначе, очевидно
одно: в ней Ницше действительно увидел нового человека, с новым
независимым сознанием, человека, для которого диктат его собственной
воли является высшим и единственным авторитетом.
Расставшись с Ницше, Лу Саломе продолжала двигаться своим и только
своим путем. В основном она вращалась в интеллектуальных кругах Европы
среди известных философов, ориенталистов, естествоиспытателей.
Она ловила себя на том, что ее раздражал деловой, трезвый дух
уходящего столетия, она явно тосковала по кантовскому и гегелевскому
идеализму. Уже в 1894 году Лу Саломе написала серьезный труд “Фридрих
Ницше в своих произведениях”. Труднее всего было заподозрить, что
подобную книгу могла написать женщина — настолько все было объективно,
четко, по делу. После выхода этой работы Саломе зауважали всерьез.
Вскоре ее начали печатать самые престижные журналы Европы, причем не
только философские работы, но и художественную прозу. Так свет увидели
ее повести “Руфь”, “Феничка”, сборник рассказов “Дети человеческие”,
“Переходный возраст”, роман “Ма”. Модные критики, такие как Георг
Брандес, Альбрехт Зёргель или Поль Бурже, расхваливали ее талант.
В июне 1886 года в жизни Лу Саломе произошло событие, которое так
и не могут толком объяснить ее биографы, а сама она не сочла нужным
комментировать. Лу вышла замуж за профессора кафедры иранистики
Берлинского университета, сорокалетнего немца Фридриха Карла Андреаса.
Пауль Ре, до глубины души униженный свершившимся, вскоре исчез из ее
жизни и позже погиб в горах. Говорили, что это было самоубийство.
Фридриху Андреасу предстояло стать одним из самых выдающихся мужей
в истории: почти за 40 лет их совместной жизни с Лу, до самой своей
смерти, он ни разу не пережил физической близости с собственной женой!
Именно это было железным условием, поставленным перед свадьбой этой
невероятной женщиной. Счастливый жених, правда, легкомысленно принял
это условие за “девичьи выдумки” и все ждал, когда же они пройдут, но
безрезультатно...
Если бы Лу сохранила обет целомудрия до конца своих дней,
страдания Андреаса были бы хоть как-то оправданны, но в один прекрасный
день женская природа взяла в ней верх над теориями и рассудком. Лу было
уже за тридцать. Первым мужчиной, сумевшим стать для нее именно
мужчиной, стал Георг Ледебур, один из основателей Независимой
социал-демократической партии Германии и марксистской газеты
“Форвартс”, в будущем — член рейхстага.
Несчастный Андреас, узнав о происшедшем, на глазах у Лу воткнул
себе в грудь перочинный нож и, терпя адскую боль, смотрел ей в глаза.
Она выдержала этот взгляд...
Андреас выжил, но проиграл Лу. Отныне ее свобода была ничем не
ограничена — она могла ездить, куда и с кем хочет, и делать, что ей
вздумается. Видимо, наблюдая за Андреасом, Саломе интуитивно угадала
секрет удивительной власти женщины над мужчиной, власти ее глубинной
тайны, которая навсегда останется неразгаданной.
В 1910 году по просьбе своего друга, известного философа Мартина
Бубера, Лу Андреас-Саломе написала книгу “Эротика”, почти сразу ставшую
бестселлером. “Ничего так не искажает любовь, как боязливая
приспособляемость и притирка друг к другу... Но чем больше и глубже два
человека раскрыты, тем худшие последствия эта притирка имеет: один
любимый человек “прививается” к другому, это позволяет одному
паразитировать за счет другого, вместо того чтобы каждый глубоко пустил
широкие корни в собственный богатый мир, чтобы сделать это миром и для
другого”. Эти размышления Лу как нельзя полнее раскрывают суть ее
отношений с Андреасом: они друг к другу не притирались, зато, как
утверждает Саломе, до смерти были интересны друг другу.
Саломе поздно открыла для себя любовь, но, открыв, поняла, что для
нее это — животворящий источник. Эрос — то, что заставляет человека
соприкоснуться с мощнейшей силой в себе — инстинктом. И Саломе
страстно, как все, что она делала, предалась исследованию и
эксплуатации этой силы. В списке ее возлюбленных невозможно поставить
точку: писатели и философы Шницлер, Гауптман, Теннис, Эббингхаус,
Гофмансталь, Ведекинд, режиссер Макс Рейнхардт и так далее, и так
далее.
Особая глава в жизни Лу Саломе — роман с выдающимся поэтом
Райнером Марией Рильке. Когда они встретились, ему было 21, ей — 35.
Рильке поселился вместе с Лу и Андреасом в их скромном доме недалеко от
Берлина в Шмаргендорфе. Роман был бурный, но недолгий, он продлился с
перерывами немногим более 3 лет, но за этим последовали еще 30 лет
переписки и близкой дружбы. Лу оказалась не просто экстравагантной
женщиной, а спасительным якорем в его судьбе: поэт страдал от приступов
страха и неконтролируемых депрессивных состояний... В Саломе уже тогда
проявился специфический талант, который вскоре сделает ее великолепным
доктором: она жалела времени на то, чтобы вникнуть в суть душевных
переживаний Рильке, бесконечно терпеливо выслушивала его и пыталась
вместе с ним понять их причину и смысл и тем самым облегчить его
страдания.
В сентябре 1911 года очередной возлюбленный Лу Андреас-Саломе,
шведский психоаналитик Пол Бьер, ехал вместе с ней на III конгресс
психоаналитиков в Веймаре. Рассказывая своей подруге о том, что такое
психоанализ, Бьер никак не ожидал, что встретит с ее стороны такое
жадное любопытство. Впрочем, удивляться этому не приходилось. Само
появление этого нового направления психологии знаменовало начало эпохи
нового времени, а Лу Саломе от макушки до кончиков ногтей являла собой
готовый, сформировавшийся продукт оного.
Наука цвела, как никогда, пышно, на рубеже веков возникла
квантовая физика, в 1905 году была сформулирована теория
относительности... Естественные науки, подкрепленные теорией Дарвина,
тоже не отставали. Объективный мир сочли более или менее изученным,
неизученным оставался только человек, субъект познания. Если раньше его
полагали образом и подобием Бога, то теперь в этом усомнились, и надо
было браться за его изучение заново. И новая эпоха делала особый акцент
на развитии гуманитарных наук — социологии, экономики, социальной
психологии, а также на психоанализе.
Да и сам человек менялся: трещал патриархальный уклад, женщина
больше не желала подчиняться, викторианская мораль становилась
предметом насмешек. Босоногая танцовщица Айседора Дункан, которой так
восхищалась Саломе, уже будоражила европейское высшее общество своими
прозрачными туниками, а ее знаменитые берлинские лекции “О праве
женщины на свободную любовь” шепотом пересказывались в гостиных.
Основатель психоанализа Зигмунд Фрейд, долгое время
разрабатывавший свои идеи в полном одиночестве, к 1902—1903 годам
постепенно становится известным, а психоанализ — крайне популярным. А в
1 908 году в Зальцбурге состоялся I Международный психоаналитический
конгресс.
Лу Андреас-Саломе почувствовала в идеях Фрейда дыхание свежего
ветра, который показался ей не менее радикальным, чем веющий от
философии Ницше. Фрейд посмел бросить вызов общественному мнению,
возведя сексуальность в доминанту человеческого поведения. Лу Саломе не
раз была свидетельницей того, как некоторые видные ученые конфузились,
просто произнося саму фамилию Фрейда, словно она было каким-то
неприличным словом.
Когда Саломе вошла в круг ближайших учеников австрийского врача,
ей был 51 год, сам Фрейд, будучи на 5 лет старше, воспринял ее как
20-летнюю — столько в ней было свежести и энтузиазма. Серебристые
волосы, голубые глаза, чудесная кожа, царственная осанка. Злые языки
утверждали, что он влюбился в ученицу, во всяком случае, известно, что
он посылал ей цветы, провожал до отеля, а если она пропускала очередную
традиционную “среду”, нежно ей выговаривал в записочках.
Каждый, кто хотел практиковать психоанализ, должен был непременно
поначалу пройти этот процесс сам в качестве анализируемого, чтобы
разобраться со своей собственной личностью и ее темными сторонами,
иначе говоря — с бессознательным. Лу Саломе и тут сумела отличиться —
она оказалась, похоже, единственной из непосредственных учеников
Фрейда, кому позволили самой анализа не проходить, но практиковать его
с другими в качестве врача-психотерапевта после пары лет интенсивной
подготовки и обучения. Многие из фрейдовской “свиты” роптали по этому
поводу, но снисходительность Фрейда к Лу не знала границ, ей он прощал
любую “ересь”, в то время как других своих учеников и оппонентов,
позднее отколовшихся от его школы, он осыпал язвительными колкостями за
любое отступление от догмы, то есть от его, Фрейда, понимания. Таким
образом, Андреас-Саломе стала одной из первых, если вообще не первой
женщиной в этом новом направлении психологии.
Умная Лу, разумеется, ни в коем случае не желала сама
выворачиваться наизнанку перед кем бы то ни было, то есть позволять
себя анализировать. И вовсе не потому, что она боялась раскрыть
какие-то свои тайны. Этого она не боялась. Причина в другом: она была
достаточно самоуверенна, чтобы полагать, что и без того всю жизнь
занималась самопознанием и самоисследованием и накопила весьма
существенный опыт по этой части. Фрейд, между прочим, был знаком с ее
книгой “Эротика”, выдержавшей пять переизданий, и считал, что Лу, пусть
и несколько с другой стороны, но тем не менее вплотную подошла к его
собственным идеям и отчасти подтвердила их.
Согласно Лу Саломе мужчина и женщина — существа различные
принципиально, сущностно. Мужчина целиком направлен на внешний мир, он
ищет в любви лишь удовлетворения, мгновенной разрядки напряжения, для
женщины же любовь — все, “пол разлит по всей плоти ее организма, по
всему полю души”, более того, она вообще не существует вне этого. А еще
Саломе считала абсурдным стремление женщины уподобиться мужчине,
которое она повсеместно наблюдала вокруг.
— А как же вы сами? — язвительно спрашивали ее. — Разве вы не
избрали мужские профессии — писать, заниматься философией, практиковать
психоанализ?
— Отнюдь! Нет ничего более смертельного для женщины, чем тягаться
с мужчиной в профессиональном успехе. Женщина не нуждается в социальном
успехе, она занимается чем-то просто для самораскрытия. Я не избирала
никаких мужских профессий и ни с кем не соревнуюсь, эти занятия нашли
меня, как солнце находит нуждающийся в его лучах цветок, — с
достоинством отвечала Лу.
Трудно себе представить, какую бурю возмущения в феминистских
кругах вызывали ее рассуждения. “Госпожа Лу Саломе — антифеминистка! —
писала, к примеру, родоначальница теоретического феминизма Хелен Дом. —
Мы находим в ее текстах утверждения, которые заставляют встать волосы
дыбом у нас, эмансипированных женщин!”
Чем теснее Лу Саломе общалась с Фрейдом, регулярно приезжая к
нему в Вену из Геттингена, тем больше он удивлял ее своей, как бы
сейчас выразились, невротической расщепленностью. Столь много знавший о
человеческих страстях, этот человек в личной жизни был “застегнут на
все пуговицы”, корректен, пунктуален и крайне формализован. Он вставал
и ложился в одно и то же время, и если больной опаздывал к нему на
прием на 10 минут, то это на весь день выбивало его из рабочего
графика.
Его личные взгляды на мораль оставались целиком в русле
пуританской традиции XIX века. Своим друзьям и коллегам — мужчинам
Фрейд мог сколько угодно выдавать желаемое за действительное, но Лу с
ее наметанным глазом мгновенно поняла, что он, учивший пациентов
справляться с аффектами и не подавлять их, сам был не в состоянии
проделать этого с собой. Однажды, как всегда, доктор Фрейд принес ей
нарциссы, она приняла их с обворожительной улыбкой, а потом, заставив
свои глаза опасно вспыхнуть, провокационно тронула Фрейда за плечо и на
мгновение прильнула к нему — он отскочил как ужаленный, его панический
взгляд молча молил о пощаде. И тогда Лу окончательно поняла, какой
океан подавленных чувств таится в этом сдержаннейшем с виду человеке.
Дочь Фрейда Анна, с которой Саломе была дружна, призналась ей, что у
отца мучительный страх смерти, граничащий с неврозом, и что на этой
почве у него нередко случаются головокружения и даже обмороки.
Лу слушала это с грустью, думая про себя, что вот пример того,
когда творение выше творца, когда творец боится собственного создания.
Страх любви, как давным-давно уже знала Саломе на собственном опыте и
на опыте близких ей людей, всегда имеет изнанкой страх смерти. Это
незыблемый психологический закон. Ницше боялся любви и панически боялся
смерти, то же — Рильке, то же — и множество других из встреченных ею
мужчин. И она думала: а не в этом ли была ее высшая функция в их жизни
— сделать им прививку любви против страха смерти?
Особенно много Лу думала тогда о Ницше... Могла ли она ему помочь,
если бы осталась с ним тогда, хотя бы на какое-то время? Ведь его
смерть была просто чудовищна: несколько лет полного безумия и кончина в
1900 году в психиатрической клинике...
В конце концов, Лу открыла в Геттингене, где она давно уже
поселилась с Андреасом, психоаналитическую практику и работала по 10—11
часов в день. Отбоя от пациентов не было, потому что Саломе обладала
природным даром слушать и понимать другого человека. Как всегда, она не
боялась нарушать самые священные заповеди — в данном случае заповеди
своего учителя Фрейда, полагавшего, что психоаналитик ни в коем случае
не имеет права вступать в близкие отношения с пациентами даже ради
благородной цели научного эксперимента. Саломе же, руководствуясь, как
обычно, только собственной интуицией, полагала, что если она этого
хочет и пациент этого хочет, то вред просто исключается.
Наступало жаркое, сумбурное и грозное лето 1914 года. 1 августа
Германия, в которой жили Лу и Андреас, объявила войну России, где
остались ее родные братья с семьями. До них доходят слухи, что
сибирский мужик Григорий Распутин, “соправитель русского царя”, был
едва ли не единственным из советников, кто предостерегал Николая II от
войны, предсказывая, что это будет конец России и конец империи. В
связи с этим Саломе замечает Фрейду, что “стоило бы прислушаться к
Распутину, ибо он единственный не невротик из приближенных к русской
власти”.
Трое сыновей и зять Фрейда сражались на фронте. Неизменное ровное
спокойствие Лу стало для него почти единственным эмоциональным
прибежищем в эти страшные годы. В той войне Саломе не стояла ни на чьей
стороне — ни своей родины, ни той страны, где она теперь жила. Она
полагала, что войны — это неизбежное зло всей человеческой цивилизации.
Люди воюют и убивают друг друга только потому, что война идет внутри
каждого из них: разум борется с инстинктом, и эта борьба никогда не
может прекратиться. У Саломе появилось множество пациентов, приезжавших
с фронта. Они рассказывали ей страшные истории, не зная, что по
рождению она русская. Императорская армия к середине войны уже потеряла
более 3 миллионов человек убитыми и пленными, русские солдаты вызывали
жалость, ибо они были не только плохо экипированы, но и голодали,
нередко они выступают со штыками против немецких винтовок...
— Может быть, вы вчера убили моего брата, он воюет на стороне
русских, — с удивительным спокойствием говорила Лу остолбеневшему
пациенту. — Но ведь это не делает нас врагами... У нас только один враг
— темная, агрессивная и воинственная часть нашей души. Попробуем же
приручить ее.
Наблюдая психологию людей, побывавших в аду военной мясорубки, Лу
неожиданно обнаружила, как сама история на ее глазах подтверждает идеи
Ницше о том, что страдание обновляет и закаляет. Некоторые ее знакомые
и вчерашние пациенты, ставшие солдатами, на полях сражений совершенно
излечивались от психических заболеваний, которыми они страдали до
войны: истерии, невроза, навязчивых состояний и даже шизофренических
приступов.
Боязливый, мягкий Фрейд был в ужасе от “нечеловеческих” прозрений
Лу, зато его ученик Карл Густав Юнг, один из величайших психологов XX
века, впоследствии подтвердит “психически исцеляющее значение
глобальных кризисов”.
Русская революция лишила Лу остатков ее состояния и возможности
когда-либо увидеться с родными. Отныне она так и будет жить в их с
Андреасом чудесном доме под Геттингеном, где у нее был дикий сад и
кабинет в мансарде и где ветви цветущей груши каждую весну врывались
прямо в ее окна. Семейная жизнь Андреасов, как всегда, была
своеобразной: Фридрих Карл был занят своей наукой, с супругами
по-прежнему жила внебрачная дочь Андреаса, Мария, — плод его короткой
связи с горничной. В свое время Лу великодушно оставила девочку в их
доме и заботилась о ней как о родной дочери. До самой смерти Лу Мария
не оставляла свою обожаемую приемную мать. Кроме того, для Фридриха
Карла давным-давно стало привычным, что с ними время от времени живет
очередной “друг” жены — с каждым из них он оставался ровен и приветлив,
и за утренним кофе учтиво обсуждал политические новости. И так до самой
своей тихой смерти в октябре 1930 года.
Тем временем жизнь в Европе менялась на глазах. Инфляция 1923 года
достигла апогея: если еще недавно один аналитический прием стоил 50
марок, то сейчас это уже 3 000 марок и мало кому это по карману. Лу
Саломе все чаще работала бесплатно; изредка через общих знакомых до нее
доходили слухи, что семьи ее братьев в Советской России живут в нищете,
и она мучилась от невозможности им помочь.
Всю жизнь Лу высокомерничала с политикой, но с приходом Гитлера к
власти в 1933 году не замечать творившегося вокруг стало уже
невозможно. Манифестации, шествия и митинги молодых фашистов по всем
немецким городам, бесконечно звучавшее в ушах “Хайль Гитлер!”,
невыносимые выспренные речи о превосходстве арийской расы, набирающий
силу антисемитизм...
Однажды к Лу в ужасе прибежала ее приятельница Гертруда Боймер с
криками: “Эти черные (имелись в виду нацисты) рыщут по психиатрическим
больницам и хотят переписать всех больных шизофренией; говорят, потом
их всех уничтожат!” Саломе не поверила, и они кинулись к знакомому
главврачу геттингенской клиники. Тот подтвердил информацию — врачи на
свой страх и риск прятали от нацистов истории болезни. Излагая свои
взгляды на воспитание будущих воинов Третьего рейха, Гитлер уже тогда
был предельно откровенен. “Моя педагогика сурова — слабый должен
погибнуть!” Вскоре это стало официальной политикой режима: все
шизофреники должны быть физически уничтожены.
Началось наступление и на психоанализ. Книги Фрейда в Германии
сжигались, к его друзьям и соратникам, как и к психоаналитикам вообще,
приходить стало опасно. Лу Саломе, которой было уже за 60, друзья
уговаривали уехать из страны, пока не поздно. Вскоре пришла еще одна
тревожная новость: сестра Ницше, Элизабет Ферстер-Ницше, вышедшая замуж
за нациста Ферстера, состряпала на Лу Саломе донос о том, что она,
во-первых, “финская еврейка” и, во вторых, якобы извратила наследие ее
брата, которого Элизабет всячески стремилась сервировать властям как
духовного отца фашизма. Видно, за столько лет ненависть Элизабет
Ферстер к Лу Саломе нисколько не уменьшилась.
Фрау Ферстер собственноручно составила сборник “Воля к власти”,
выдержанный в нужном нацистском стиле, в котором она позволила себе
сильно отредактировать высказывания философа и выдать за его
оригинальное произведение. В 1934 году Гитлер с большой помпой совершил
визит в Веймар, где встречался с Ферстер-Ницше и осмотрел архив
философа. Годом позже фюрер устроил для скончавшейся хранительницы
наследия Фридриха Ницше государственные похороны.
Лу Саломе, будучи в гостях, позволила себе во всеуслышание
обозвать Элизабет Ферстер “полоумной недоучкой” и язвительно добавить,
что Ницше был таким же фашистом, как его сестра — красавицей. После
этих слов гости испуганно переглянулись, а многие поспешили убраться
восвояси. А Соломе насмешливо продолжала: “Эта лишившаяся рассудка
страна будет с каждым днем все больше нуждаться в таких, как я”, — ни
годы, ни ситуация не лишили ее куража. Уезжать из Германии она наотрез
отказалась.
Лу Андреас-Саломе умерла 5 февраля 1937 года в своем доме под
Геттингеном. К счастью, ей не довелось увидеть, что сделало время с ее
любимым учителем Фрейдом. В 1938 году фашисты оккупировали Австрию,
конфисковав издательство Фрейда, его библиотеку, имущество и паспорт.
Фрейд стал фактически узником гетто. Только благодаря выкупу в 100
тысяч шиллингов, который заплатила за него его пациентка и
последовательница принцесса Мария Бонапарт, его семья смогла
эмигрировать в Англию. Фрейд был уже давно смертельно болен раком
челюсти, и в сентябре 1939 года по его просьбе лечащий врач сделал ему
два укола, которые и прервали его жизнь. Не узнала Лу Саломе, что
четыре сестры Фрейда, которых она нежно любила, погибли в немецком
концлагере. Не узнала она и того, что в советском концлагере закончили
свои дни ее родные племянники и двое ее братьев.
...“Какие бы боль и страдания ни приносила жизнь, мы все равно
должны ее приветствовать, — писала Лу Андреас-Саломе в свои последние
годы. — Солнце и Луна, день и ночь, мрак и свет, любовь и смерть — и
человек всегда между. Боящийся страданий — боится радости”. Ницше не
ошибся в своей Заратустре...
