И совсем уж возмутительна оказалась та бесцеремонность, с которой обвинитель вёл себя по отношению к защитнику. Раевский неоднократно перебивал присяжного поверенного как при допросе последним свидетелей, так и при его обращениях к присяжным. Председательствующий не останавливал обвинителя и в такие минуты самоустранялся от ведения заседания.
Примечательно оказалось то обстоятельтство, что даже при подобном неравноправии сторон присяжные заседатели не нашли возможным признать виновными всех подсудимых. Из 11 обвиняемых трое ( Андриан Александров, братья Тимофей и Максим Гавриловы ) были оправданы. Обвинительный акт никак не детализировал участие этих людей в убийстве Матюнина, отделываясь на сей счёт только общими декларациями ; присяжные сочли, что подобных голословных утверждений недостаточно для вынесения обвинительного вердикта. Остальные 8 человек признавались в полной мере виновными и осуждались к ссылке в каторожные работы различной продолжительности.
Присяжный поверенный М. Дрягин принёс протест в кассационный департамент Правительствующего Сената, справедливо указав на большое количество грубейших нарушений законодательных норм. Доклад в сенатском присутствии по протесту адвоката готовил известный юрист А. Кони, в то время один из обер-прокуроров Сената. Замечения Дрягина по организации и проведению процесса в Сарапуле Кони счёл "существенными" и рекомендовал направить дело на пересмотр. Указом Сената от 5 мая 1895 г. было постановлено приговор Сарапульского окружного суда от 11 декабря 1894 г. отменить, а само дело рассмотреть вновь в новом составе судебного присутствия и в другом городе ( рекомендовался город Елабуга ).
По поступлении дела из Правительствующего Сената в Сарапулский окружной суд, которому, собственно, и надлежало исполнить сенатское решение, присяжный поверенный Максим Дрягин в порядке подготовки нового процесса заявил ряд ходатайств. Он просил :
- Вызвать в суд экспертов-этнографоф дабы прояснить вопрос о самом факте существования либо отсутствия человеческих жертвоприношений у вотяцкого народа ( адвокат предлагал заслушать в качестве эксперта бывшего священника Верещагина );
- Вызвать на новый судебный процесс экспертов-врачей, которые могли бы прояснить вопрос о прижизненности и самом характере некоторых повреждений трупа Матюнина. В частности, защиту интересовал вопрос о причине отсутствия на теле следов подвешивания за ноги, а также времени извлечения из грудной клетки лёгких и сердца ( в качестве медицинского эксперта адвокат просил вызвать судебного медика Крылова );
- Вызвать в суд новых свидетелей, способных удостоверить невиновность обвиняемых. Речь шла о жителеях соседней деревни, способных подтвердить alibi некоторых из обвиняемых ;
- Вызвать в суд двух из трёх соподсудимых, оправданных на первом процессе.
Ходатайства защиты рассматривались в ходе распорядительного заседания ( аналог современных предварительных слушаний ) Сарапульского окружного суда 19 августа 1895 г. Председательствовал на этом заседании... тот самый Горицкий, что возглавлял судейскую коллегию на процессе 10-11 декабря 1894 г. Другими словами, судье Горицкому пришлось принимать решения по делу, непосредственно затрагивавшему его профессиональную репутацию. Понятно, что судья являлся заинтересованным лицом ; его участие в распорядительном заседании явилось грубейшим нарушением статьи 929 Устава уголовного судопроизводства, определявшей порядок пересмотра дела в случае отмены приговора ( эта статья прямо и недвусмыссленно предписывала рассматривать дела, приговор по которым был отменён, в новом составе суда. То же касалось прошений и заявлений, "которые могут подлежать рассмотрению его ( т. е. суда ) после отмены приговора".). По первому пункту ходатайства защиты ( вызов эксперта-этнографа ) было решено вызвать в суд не Верещагина, а профессора истории Казанского университета Смирнова. По второму пункту ( вызов врача-эксперта ) было решено согласиться с кандидатурой судебного врача Крылова, предложенной защитой, но кроме него пригласить и другого полицейского медика - Аристова. Третий и четвёртый пункты заявленного Дрягиным ходатайства были отклонены в принципе. Между тем, отклонение четвёртого пункта явилось прямым нарушением статьи 557 Устава уголовного судопроизводства, согласно которой в суд могли вызываться не только оправданные подсудимые, но даже осужденные прежде.
Через месяц - 19 сентября 1895 г. - по требованию защитника было собрано повторное распорядительное заседине суда. На нём Дрягин обратился с ходатайством о вызове в суд экспертов и врачей за счёт обвиняемых, но в этом ему было отказано. На втором заседании также выступал судья Горицкий, и хотя теперь он не был председателем, тем не менее самим фактом его участия в заседании окружной суд вторично грубо нарушил статью 929 Устава уголовного судопроизводства.
Второй суд по делу старомултанских вотяков открылся 29 сентября 1895 г. В отличие от первого процесса, практически не привлёкшего к себе внимания, новый суд проходил уже под пристальным вниманием прессы. В зале находились журналисты провинциальных газет О. Жирнов, А. Баранов, В. Короленко.
Обвинение, представленное всё тем же помощником окружного прокурора Раевским, несмотря на отмену приговора предыдущего суда держалось чрезвычайно уверенно. В значительной степени эта уверенность основывалось на солидном и убедительном экспертном заключнии профессора истории Казанского университета Ивана Николаевича Смирнова. Этот хорошо известный в кругах специалистов молодой профессор ( на момент суда ему было 39 лет ) подготовил историко-этнографическую экспертизу как нельзя лучше отвечавшую задачам прокуратуры.
В молодости Смирнов обучался в Казанской семинарии ( в 1868-74 гг. ), после чего поступил в Казанский университет, где был одним из лучших учеников известного российского историка Николая Алексеевича Осокина. Сначала Смирнов специализировлася на всеобщей истории, но с конца 1880-х гг. заинтересовался происхождением финно-угрских народов и сделал ряд важных открытый, касавшихся их истории. Ныне его изыскания признаны во всём мире ; достаточно сказать, что они полностью переведены на венгерский язык, где изучаются как классические ( венгры - один из финно-угрских народов и исследования Ивана Николаевича Смирнова проливали свет на особенности его формирования и движения по Европе ).
Смирнов считал, что вотяки могут и поныне сохранять традицию человеческих жертвоприношений. Многие народности, родственные вотякам, имели разнообразные поверья и традиции, предписывавшие осуществление казней по самым разным случаям жизни, например, для открытия кладов, задабривания разнообразных богов из весьма многочисленного пантеона, в случае смерти родового вождя и пр. По мнению Смирнова в качестве жертв для заклания всегда выступали инородцы. Для подтверждения своих умозаключений профессор ссылался на три публикации, так или иначе освещавших этот вопрос ( последняя из них имела место в 1855 г., т. е. за 40 лет до суда ). Из трёх публикаций ( Магницкого, Фукс и Максимова ) наибольший интерес представляла статья Михаила Леонтьевича Магницкого, попечителя Казанского учебного округа, посвящённая обычаям вотяков. Магницкий считал установленным факт человеческих жертвоприношений у вотяков в 18-м веке, хотя признавал, что вокруг этого явления было много спекуляций и лжи ; полицейских, ложно обвинявших вотяков в этом преступлении, автор назвал "живоглотами".
Помимо экспертизы профессора Смирнова обвинение представило суду нового свидетеля, чьи показания также весомо укрепили версию ритуального убийства. Священник Якимов был наблюдателем от епископального руководства при проведении двух расследований, связанных с обвинениями вотяков в подготовке человеческого жертвоприношения. В обоих случаях речь шла о заявлениях в полицию ; заявителем в одном случае явился вотяк, обвинивший односельчан в том, что те намереваются его "замолить", а в другом - православный священник, узнавший о подготовке ритуального убийства со слов вотяка. Во втором случае вотяк, рассказавший священнику о жертвоприношении, должен был явиться той самой жертвой, которая планировалась на заклание. В обоих случаях полицейские расследования закончились ничем. В первом случае заявитель на допросе в полиции отказался от своих слов, а оговорённые им сельчане дали крупную взятку полицейским ; во втором - вотяк утвержадл, будто на протяжении долгого времени находился в состоянии белой горячки и не помнит того, о чём разговаривал со священником. Другими словами, в обоих случаях даже не были возбуждены уголовные дела : всё закончилось на стадии проверок.
Тем не менее показания Якимова в суде были выдержаны в том смысле, что ритуальные убийства в среде вотяков существуют и поныне. Тот факт, что результаты официальных дознаний по обоим случаям привели к прямо противоположным выводам, священника не смущал. Причём, достоен внимания тот факт, что Якимов открыто заявлял о бытовавшем в среде вотяков обычае дачи взяток полицейским, другими словами, священник обвинил власти чуть ли не в потворстве ритуальным убийцам. Такая оценка ( в чём-то перекликавшаяся с мнением профессора Смирнова ) лишь усиливала ощущение странности от всего, происходившего в суде : защитник утверждал, будто власти умышленно раздувают процесс, а представители обвинения, напротив, выражали недовольство вялостью и продажностью власти, закрывавшей глаза на убийства.
Необходимо отметить, что в утверждениях прокуратуры и экспертов существовали многочисленные и притом весьма существенные противоречия, к сожалению, не отмеченные в тот момент защитой. Между тем, требование объяснить эти противоречия, если бы оно прозвучало со стороны защиты, могло бы радикально изменить впечатление от всей обвинительной мотивации. Кратко эти противоречия можно свести к следующему :
- обвинение считало, что убийцы наняли палача за деньги. Эксперт Смирнов категорически утверждал, что сие невозможно в силу догматических установок вотяцкой веры ;
- эксперт Смирнов верил в существование в среде вотяков ритуальных убийств людей и настаивал на том, что в жертвы выбираются только инородцы : мусульмане или христиане. Свидетель Якимов тоже верил в ритуальные убийства, но при этом утверждал, что и сами вотяки могут сделаться жертвой фанатично настроенных соплеменников. Противоречие это было куда серьёзнее, нежели могло показаться на первый взгляд, поскольку дискредетировало обе точки зрения. Если бы защита настояла на разъяснении этого противоречия, то обвинению пришлось бы либо отказаться от свидетельских показаний Якимова ( и согласиться на их исключение из протокола процесса ), либо дезавуировать экспертизу профессора Смирнова. И то, и другое было прокуратуре чрезвычайно невыгодно и рушило всю линию обвинения ;
- эксперт Смирнов утвержал, что вотяки сохраняют строгое клановое деление и представители разных родов никогда не объединяются для отправления ритуалов в "родовых шалашах" ( эти молельные шалаши потому-то и назывались "родовыми" ! ). Между тем, обвинительное заключение настаивало на том, что для убийства Матюнина представители разных родов объединились : пятеро обвиняемых были будлуками, а двое - учурками. Более того, один из обвиняемых вообще был русским ! Это противоречие также не нашло никакого объяснения в ходе процесса ;
- профессор Смирнов обстоятельно рассказал суду и присяжным о существовании в вотяцком пантеоне злых, недобрых к людям богов Акташа и Киреметя. По мнению эксперта именно этим божествам и мог быть принесён в жертву Конон Матюнин. При этом профессор полагал, что ритуальные человеческие убийства осуществлялись вотяками не в "родовых" шалашах, а в особом необжитом месте, называемом "киреметящем". Таковыми были большие поляны в лесу или возле болота. Подобное умозаключение эксперта вступало в прямое противоречие с обвинительным заключением, утверждавшем, будто ритуальное убийство было осуществлено в "родовом" шалаше Моисея Дмитриева, находившимся в самом центре населённого пункта с большим числом жителей ;
- в зачитанных на процессе показаниях Головы утверждалось, будто Матюнина "замолили" в честь бога Курбана ( или Курбона ). Однако профессор Смирнов заявил, что у вотяков нет такого бога, а словом "курбан" обозначается "жертва".
К сожалению, единственный адвокат обвиняемых не смог своевременно обратить внимание судебной коллегии и присяжных на существенные противоречия утверждений обвинителей и эксперта. Не в последнюю очередь это произошло в силу того, что свидетель Якимов был заявлен стороной обвинения лишь за неделю до процесса ; его показания не были должным образом приобщены к делу и оставались неизвестными защите. Между тем, обвинение было обязано ознакомить адвоката и обвиняемых с содержанием всех следственных материалов. Без подобного ознакомления процесс нельзя было начинать.
Адвокат, узнав о появлении у обвинения важного свидетеля, разумеется, пожелал ознакомиться с сущностью заявления, которое тот предполагал сделать на суде. С этой целью Дрягин накануне открытия процесса заявил ходатайство о его переносе. Ходатайство это было отклонено и Якимов оказался тем джокером, которого обвинение, подобно ловкому шулеру, в нужный момент вытащило из рукава. Кроме того, адвокат, незнакомый с вотяцой мифологией и не имевший должной этнографической подготовки, явно пасовал перед авторитетом эксперта обвинения. Можно сказать, что прокуратура добилась обвинительного приговора не силой улик, которые не стали весомее со времени первого суда, а исключительно благодаря тому сильному впечатлению, которое произвёл на присяжных 39-летний профессор Смирнов.
Выступил на суде и ещё один эксперт в области истории и этнографии - профессор Богаевский - но его участие было скорее формальной данью юридической норме, требовавшей прений сторон, нежели диктовалось объективной потребностью. Оппонировать Смирнову Богаевский не смог, а возможно, и просто не захотел. Он придерживался в своём выступлении весьма обтекаемых формулировок, считая человеческие жертвоприношения среди вотяков недоказанными, но мало мог помочь этим защите.
Новые врачи, приглашённые для экспертного заключения о повреждениях трупа на основании акта аутопсии, также заметно подкрепили обвинение утверждением, будто следы сдавления на ногах Конона Матюнина могли произойти от их обматывания верёвкой при подвешивании. Хотя Минкевич, непосредственно производивший анатомирование, возражал им и настаивал на том, что повреждения кожи нисколько не походили на странгуляционный след, характерный для сдавления верёвкой, его мнение не было услышано. Формулировка же протокола вскрытия трупа Матюнина была сочтена "неоднозначной" и допускающей двоякое толкование.
Второй суд по "делу мултанских вотяков" закончился 1 октября 1895 г. дублированием обвинительного приговора, вынесенным первым судом. Предвзятость разбирательства, игнорирование судом большого числа явных нестыковок обвинения, были очевидны и вызвали справедливое негодование как адвоката, так и журналистов, наблюдавших за ходом процесса.
Присяжный поверенный Дрягин заявил в Правительствующий Сенат новую кассационную жалобу, указав в качестве существенных нарушений, допущенных вторым судом, следующие моменты :
- отказ в отсрочке судебного разбирательства ввиду представления обвинением новых свидетелей ;
- отказ в вызове заявленного защитой эксперта ( защита настаивала на этнографе Верещагине, вместо него в суде появился Богаевский );
- отказ в вызове эксперта даже после того, как адвокат предложил оплату его услуг за счёт подсудимых.
Рассмотрение жалобы Дрягина вновь принял обер-прокурор Сената Кони, подготовивший и сделавший Сенатскому присутствию доклад по существу дела. Жалобу на отказ от вызова эксперта Кони счёл "не заслуживающей уважения", поскольку суд вправе действовать этом вопросе по своему усмотрению. Однако, нарушение, связанное с вызовом в суд нового свидетеля обвинения, обер-прокурор рекомендовал счесть Присутствию существенным. Кони в своём выступлении совершенно справедливо указал на особенный характер "мултанского дела", требовавший чрезвычайного внимания к соблюдению процессуальных норм : "Признание по этому делу подсудимых виновными д. б. совершено с соблюдением в полной точности всех форм и обрядов судопроизводства, ибо этим решением утверждается (...) не только существование ужасного и кровавого обычая, но и невольно выдвигается вопрос о том, приняты ли были достаточные и целесообразные меры для выполнения Россиею, в течение нескольких столетий владеющей вотским краем, своей христианско-культурной и просветительской миссии".
Рассмотрев жалобу присяжного поверенного Дрягина, Уголовный кассационный Департамент Правительствующего Сената решением от 22 декабря 1895 г. постановил : 1) приговор Сарапульского окружного суда и решения присяжных заседателей отменить ; для нового рассмотрения дело передать в Казанский окружной суд ; 2) Сделать замечание Елабужскому окружному суду за состав присутсвия, участвовавшего в распорядительных заседаниях по данному делу 19 августа и 19 сентября 1895 г.
Короленко, опубликовавший в начале 1896 г. цикл статей, посвященных "мултанскому делу", сделал предстоявшему суду необыкновенную рекламу. Из достаточно заурядного провинциального уголовного процесса за несколько месяцев выросло явление общероссийского масштаба. Короленко удалось привлечь в качестве защитника вотяков Николая Карабчевского, самого высокооплачиваемого столичного адвоката того времени. Последний согласился выступать безо всякого материального вознаграждения ( всё равно во всём Старом Мултане не хватило бы денег ему на гонорар !), поскольку очевидная скандальность предстоящего суда гарантировала Карабчевскому рекламу, которая была для него важнее любых денег.
Нельзя не признать, что в силу некоторых своих нравственно-этических качеств Николай Платонович Карабчевский представляется нам, своим потомкам, личностью далеко не рыцарской. Мало кто знает, что ещё в студенческие годы он убил свою любовницу, но дело это было замято, возможно, не без участия его влиятельных родственников ( дед Николая Платоновича Карабчевского был обер-полицеймейстером Крыма ). Вечный либерал и оппортунист, неявно третировавший российские порядки, Карабчевский всегда безвозмездно защищал народовольцев и террористов ( и кстати, первым своим браком он был женат на сестре народовольца С. Никонова, осуждённого на каторжные работы ), что впрочем, ничуть не мешало ему одеваться у лучших столичных портных и ужинать в самых шикарных ресторанах. На старости лет убеждённый либерал плавно отказался от идеалов своей народовольческой молодости, женившись на миллионерше Ольге Варгуниной и поселившись в роскошном расстерлиевском особняке на Знаменской улице, дом 45. Известно, что Карабчевский не брезговал разного рода некорректными ораторскими приёмами и имел склонность манипулировать присяжными. Сохранились любопытные воспоминания П. Мартьянова, повествующие о том, как Карабчевский в гостях у Льва Толстого "целый вечер хвастался тем, как он добился оправдания братьев Скитских, обвинявшихся в убийстве секретаря консистории Комарова, а когда Толстой спросил : "Но кто же, по вашему мнению, Комарова убил ?", без зазрения совести ответил : "Несомненно, убил Степан Скитский", чем, естественно, шокировал собеседника". Уже после Февральской революции 1917 г. Карабчевский произнёс настоящий панегирик революционным террористам, поставив себя в один ряд с такими бомбометателями, как Гершуни, Сазонов, Перовская и пр. Сказано это было им во время публичного выступления 16 мая ; речь эта в контексте событий последующих лет столь красноречива, столь саморазоблачительна, что тут даже и комментировать нечего.
Вместе с тем, следует отметить, что не одна только беспринципность обеспечивала Карабчевскому феноменальный успех на процесах, в которых он участвовал. Это был адвокат высочайшей квалификации, с выдающимися аналитическими способностями и бесспорным ораторским даром. Он был дотошен в разборе деталей, стремился тщательным разбором всех обстоятельств дела постичь скрытый смысл событий. В исследовании следов и улик демонстрировал качества опытного криминалиста ; был активен в период подготовки к процессу и не ограничивался материалами только предварительного следствия, благодаря чему в своей защите порой далеко выходил за рамки фактического материала, представленного обвинительным заключением.
Карабчевский при деятельной поддержке Короленко добился того, чтобы защита представила на новом процессе собственную этнографическую экспертизу. Её должен был подготовить А. Верещагин, этнограф, получивший известность благодря своим работам "Вотяки Сосновского края" и "Вотяки Сарапульского уезда". Кроме того, Карабчевский съездил в Вятскую губернию, где ознакомился с обстановкой и повстречался с некоторыми свидетелями и родственниками обвиняемых. Встречи эти, как станет видно из дальнейшего, дали адвокату весьма важную для предстоявшей защиты информацию.
Обвинение, разумеется, не на шутку встревоженное как кассацией второго приговора, так и заметным усилением защиты, принялось, что называется, приводить в порядок расстроенные ряды. Понимая, что внимательный к мелочам Карабчевский непременно ухватится за многочисленные противоречия между экспертным заключением профессора Смирнова и свидетельсткими показаниями священника Якимова, обвинение решило не вызывать последнего в суд, а зачитать стенограмму его допроса в ходе заседания. Этот приём позволял избегнуть допроса свидетеля защитой.
