На основании вышеизложенного Минкевич заключил, что причиной смерти Матюнина послужило отсечение головы. По времени нанесения это было первое ранение. Рассечение торса и извлечение органов из грудной полости было осуществлено позже, но примерно в то же время, что и отделение головы. Свою точку зрения Минкевич обосновал следующим логическим заключением : чтобы извлечь органы из грудной клетки края раны в верхней части туловища надлежало широко раздвинуть. Это можно было сделать без особых затруднений до тех только пор, пока подвижность ее краев не ограничило трупное окоченение. В принципе, приложив известное усилие края раны можно было раздвинуть и потом, когда труп уже находился в состоянии окоченения, но в этом случае разрез обратно не сомкнулся бы, а так бы и остался в раскрытом виде. Нательная рубаха в этом случае не смогла бы скрыть сильной деформации тела и на это, вне всякого сомнения, обратили бы внимание полицейские, появившиеся возле тела Матюнина 8 мая. Поскольку тело не выглядело деформированным, значит края раны после извлечения органов вернулись в исходное положение, а это было возможно только в том случае, если труп не находился в состоянии окоченения. Между убийством Матюнина и извлечением его органов прошло не более 12 часов - таково было заключение врача.
Если до патологоанатомического исследования трупа Матюнина версия о ритуальности убийства воспринималась многими должностными лицами с известной долей скепсиса, то теперь необычный характер преступления стал очевиден всем. Не составляло секрета то обстоятельство, что вотяки приносили в жертву своим богам разнообразную живность - барашков, куриц, уток - причем они не просто убивали жертвенных животных, а извлекали и сжигали их внутренние органы. То, что из тела Матюнина оказались извлечены сердце и легкие, которые не удалось обнаружить рядом с телом, получило однозначное толкование : внутренние органы были принесены в жертву.
После осмотра шалаша полицейские вместе с помощником прокурора явились в дом Моисея Дмитриева и потребовали от него добровольно выдать жертвенные инструменты. Поскольку Дмитриев повинную не принёс и упорно отрицал сам факт какого-либо жертвоприношения после Пасхи 1892 г., его дом подвергся тщательному обыску. Никаких особых инструментов, указывавших на причастность Дмитриева к кровавому ритуалу, найдено не было, зато удалось найти полотняный пестерь ( вид заплечной котомки ), покрытый липкими потеками красной жидкости. Хотя хозяин пестеря пытался убедить полицейских, что красные следы на котомке - это всего лишь ягодный сок, его никто не хотел слушать. Пестерь был приобщен к делу в качестве улики, а Дмитриев немедленно был взят под арест. Кроме того, в качестве улики был приобщён и кафтан Моисея, весь в пятнах весьма подозрительного цвета. В те дни ни сам Моисей, ни его соседи даже представить не могли, что арест этот затянется на многие месяцы !
Дело о "мултанском жертвоприношении" интересно в первую очередь тем, что в его фабуле очень заметно влияние полицейского фактора ( сейчас бы его назвали "оперативной работой" ). Следствие развивалось не сообразно своей внутренней логике ( т. е. показаниям свидетелей или анализу улик ), а благодаря вбрасыванию неизвестно откуда появлявшейся информации. Т. е. на самом-то деле источник этой информации был очевиден - сплетни обывателей - но прямо об этом нигде не говорилось. Для сбора информации в Старый Мултан и близлежащие деревни были командированы полицейские в младших чинах, которые сообразно своему развитию и представлению о мире, коллекционировали и сообщали руководству разнообразные слухи. Полицейские регулярно ротировались, но сие обстоятельство не приводило к улучшению их работы. Этот самый "полицейский фактор" с одной стороны очень сильно помог делу ( без него бы следствие само собой очень быстро сошло на нет ), а с другой - явно загубил расследование, придав ему черты кафкианского безрассудства.
Чтобы нагляднее проиллюстрировать этот тезис можно рассказать об активной работе урядника Рагозина, деятельно воплотившего в жизнь требование полицмейстера об установлении иных случаев человеческих жертвоприношений вотяками. Должно быть, урядник сам по себе был человеком неплохим, во всяком случае, дотошным и исполнительным, однако, при исполнении команды начальства его рвение никак не коррелировалось здравым смыслом. Узнав, что двадцать лет назад в одном из соседних с Мултанами сел утонул мальчик, Рагозин заподозрил, что на самом-то деле утопление маскировало жертвоприношение ! Трудно сказать, что питало такую неожиданную догадку, но урядник несмотря на давность лет сумел установить фамилию утонувшего ребенка и отыскал его мать. Мать отрицала факт насилия над сыном и уверяла полицейского в естественной причине случившегося. Впрочем, свидетелей, видевших труп утопленника в селе уже не осталось : отец ребенка и священник его отпевавший умерли, соседи же отговаривались незнанием деталей. Все это чрезвычайно заинтересовало полицейского. С удивительной проницательностью Рагозин заподозрил в сбивчивом рассказе матери и ее волнении страх из-за возможной расправы вотяков. Хотя мать погибшего так и не признала ритуальную подоплеку смерти сына, урядник написал рапорт в котором заявил, что не верит ей. Рапорт не только попал в официальное следственное производство, но впоследствии фигурировал и в обвинительном заключении, и в судах по делу "о мултанском жертвоприношении" как документ, доказывающий реальность принесения вотяками человеческих жертв. Сам Рагозин вызывался в суды как свидетель обвинения, хотя, повторим, этот человек не мог даже устно объяснить кого же и в чем именно уличают его бестолковые розыски.
Впрочем, история с "рагозинском расследованием" произошла несколько позже описываемых событий. В конце мая и в июне 1892 г. полиция деятельно занималась розысками в Старых Мултанах. Первыми жертвами активности деревенских детективов стали ... два местных дурачка : Михаил Титов и Константин Моисеев. Понятие "деревенские дурачки" надлежит понимать буквально - это были молодые люди с врожденными дефектами личности, в любом сколь-нибудь крупном человеческом сообществе можно видеть таких людей. Они абсолютно безопасны ( опасные для окружающих просто не выживают в деревенском коллективе ), способны выполнять монотонную крестьянскую работу и деревенская община обычно относится к дурачкам вполне терпимо. Во всяком случае, обидеть такого жалкого человека считается большим грехом и даже крестьянкие дети воспитаны таким образом, что никогда не смеются над убогими. И вот именно с задержания двух местных дурачков взыскательная полицейская власть начала розыск убийц, помогавших Моисею Дмитриеву в заклании бедного Конона Матюнина.
Михаил Титов был племянником самого пожилого жителя Старых Мултан - Андрея Григорьева. Григорьев по слухам, собранным полицейскими, был самым известным местным шаманом. Так что арест Титова в каком-то смысле можно считать неслучайным. Но вот чем уряднику Соковникову не понравился Константин Моисеев сказать трудно. Ясно было с самого начала, что ни Титов, ни Моисеев, не могли принимать участия в убийстве Матюнина именно в силу присущих им умственных болезней. Тем не менее, повторим, именно с них начался розыск. Надо сказать, что Соковникову деятельно помогал волостной старшина Попугаев.
Обоих молодых людей бросили в "холодную", в погреб. Запугиваниями и бранью заставили отвечать на вопросы ( Михаила Титова, кстати сказать, еще и побили ). Константин Моисеев вроде бы вспомнил, что как-то под вечер начале мая в Старый Мултан привёл какого-то нищего Семен Красный. Последний был сотским, главой крестьянской общины и отвечал в деревне за все : назначал селян в наряды, следил за отправлением повинностей и пр. Семен Красный ( другая его фамилия - Иванов ) отвел нищего бродягу к суточному дежурному, в обязанности которого входило размещение в своем доме проезжающих через деревню. Все путешественники "по казенным надобностям" останавливались на ночлег в "казенной квартире", а те, кто путешествовал частным образом д. б. ночевать у суточного дежурного. Таковым в ночь на пятое мая в селе Старый Мултан был Василий Кондратьев. Т. о. образом полицейские допросом Моисеева добились свидетельства сразу против двух человек - сотсткого Семена Красного ( Иванова ) и суточного дежурного Кондратьева, каковых и арестовали.
Побитый после отсидки в "холодной" Титов признал, что "дедушка Акмар" ( т. е. шаман Андрей Григорьев ) занимается надомным лечением и к нему приходят за разными травами и снадобьями люди из других деревень. От племянника допрашивавшие узнали фамилии двух пациентов сельского лекаря. После этого полицейские явились в дом Андрея Григорьева ( Акмара ) и арестовали 90-летнего деда. За что именно ? Во-первых, за то, что тот был колдуном, а во-вторых, за то, что обманывал полицию, утверждая прежде, будто никого не лечит...
После этого Титов и Моисеев были выпущены на свободу.
Собирая и сортируя различные сведения о задержанных ( термина "анализируя" здесь явно негодится, ибо никакого анализа сыщик не проводил ) Соковников узнал о том, чем занимался Моисей Дмитриев, хозяин родового шалаша, в начале мая 1892 г. Занятия эти оказались по мнению урядника весьма подозрительны : 5 мая Дмитриев повёз вместе с женой муку на мельницу, причем его дорога пролегала неподалеку от той лесной тропинки, на которой был найден обезглавленный труп Матюнина ( если быть совсем точным, тропинка вела через болото и отходила от дороги, которая шла вокруг леса ). А уже 7 мая Дмитриев отправился в лес по ягоды со своим окровавленным пестерем. Соковников глубокомысленно предположил, что 5 мая Моисей Дмитриев вывез в лес труп Матюнина, а через день - во время похода за ягодами - уничтожил голову убиенного.
Во время похода в лес 7 мая Моисея Дмитриева сопровождал некий Кузьма Самсонов, личность весьма примечательная и не последняя в деревенской иерархии. Это был неофициальный забойщик скота, человек, которого селяне приглашали убить свинью или корову. Убить крупное животное, пусть даже домашнее - это своего рода искусство, подразумевающее обладание специфическими знаниями и практическими навыками ; далеко не каждый здоровый мужик сможет убить свинью одним ударом ножа в сердце. Самсонов крови не боялся, глаз имел точный, руку - твердую. Ход размышлений урядника Соковникова, думается, особо расшифровывать не надо : Кузьма Самсонов оказался назначен в вотяцкие палачи. Именно он, согласно полицейскому сценарию, убивал Матюнина в родовом шалаше Дмитриева.
Так Кузьма Самсонов пополнил список арестованных. Достойно упоминания то, что жена Моисея Дмитриева, якобы, вывозившая вместе с мужем труп Матюнина в лес, арестована не была. Хотя, казалось бы, с полицейской точки зрения эту женщину м. б. смело обвинять как в соучастиии, так и в недонесении. Тем не менее, жена Дмитриева, вместе с ним ездившая на мельницу 5 мая, осталась на свободе, а Кузьма Самсонов, ходивший с ним в лес 7 мая, попал под арест.
Таким образом, к июлю 1892 г. в Старом Мултане сидели под арестом уже пять вотяков : Моисей Дмитриев, Андрей Григорьев ( Акмар ), Семен Красный ( Иванов ), Василий Кондратьев и Кузьма Самсонов. И светлые полицейские умы не придумали ничего лучше, как время от времени подсаживать к ним местную вотяцкую молодежь для того, чтобы "подсадные" пересказывали арестантские беседы. Во всем мире для этого, правда, используются специальные люди, незнакомые арестантам и не имеющие с ними ничего общего, но мултанским "следопытам" чужой опыт был не нужен - им своего было не занимать. "Подсадные" полицейским так ничего интересного и не рассказали, но даже несмотря на это никто из них так и не понял, что использованный прием получения сведений в данном деле был изначально негоден.
Между тем, проведённые медицинской палатой исследования пестеря и кафтана Моисея Дмитриева показали, что крови на них нет. Бурые следы, принятые за кровавые, на самом деле принадлежали ягодному соку. Данное заключение лишало всякого смысла заключение Дмитриева под стражу, поскольку все обвинения в его адрес представлялись не только косвенными, но и голосоловными.
Дабы изыскать новые улики было решено провести ещё один обыск как в доме Моисея Дмитриева, так и в принадлежавшем ему "родовом шалаше". Этот обыск был проведён 16 августа 1892 г. К делу в качестве вещдоков были приобщены деревянные миски, корыто, металлический таз в которые вотяки спускали кровь жертвенных животных ; помимо побуревших следов застарелой крови на этой посуде были найдены налипшие перья птицы и шерсть животных. Шерсть, напоминавшая видом человеческие волосы, была отдана на медицинскую экспертизу, которая подтвердила её животное происхождение.
По большому счёту августовский обыск ничего следствию не дал, поскольку запачканная кровью посуда ни в чём не изобличала Моисея Дмитриева ( в 1892 г. судебная медицина не умела ещё отличать кровь животных от человеческой ). В принципе, такого рода посуду м. б. отыскать в любом крестьянском хозяйстве. Тем не менее, изъятые предметы остались приобщёнными к делу и впоследствии фигурировали в суде.
Разумеется, у всякого разумного читателя в этом месте должен возникнуть вопрос : на каком основании к делу приобщаются вещественные следы, не являющиеся существенными для понимания обстоятельств происшествия ( а именно так дореволюционная криминалистика трактовала значение слова "улика" ). У судьи на одном из судебных процессов по "мултанскому делу" возник такой же вопрос : для чего все эти чашки и плошки из "родового шалаша" предъявляются присяжным, если эти предметы ни в чём не уличают обвиняемых ? Судья получил совершенно фантастический ответ.
Как объяснил обвинитель, некто Кронид Васильевич Львовский, кстати, дворянин с высшим образованием и в 1892 г. уездный землемер, рассказал о таком народном способе проверить принадлежность крови : надо дать лизнуть кровавый след собаке. Если собака лизнёт - значит кровь принадлежит животному, а если лизать откажется - значит кровь человеческая. Посуду, найденную в "родовом шалаше" Моисея Дмитриева, дали собаке и та отказалась лизать застарелую кровь. На основании этого наблюдения следствие глубокомысленно заключило, что посуда испачкана именно человеческой кровью. То очевидное соображение, что животное просто-напросто могло отказаться от протухшей крови, пролитой почти полгода назад ( а с Пасхи 1892 г., когда приносились последние жертвоприношения в шалаше Дмитриева, минуло более 5 месяцев ), никому в голову почему-то не пришло. Следует отметить, что и полицейский врач, и местные ветеринары отмежевались от народного способа проверки принадлежности крови, заявив, что наука ничего не знает о брезгливости собак к человеческой крови, однако, следствие во главе с Раевским поспешило уверовать в справедливость удивительных советов Кронида Львовского. Надо сказать, что уездный землемер, подкинувший столь "удачный" совет следствию, проявлял большой интерес к "мултанскому делу", в силу чего его фамилия ещё не раз будет здесь упомянута.
После того, как командировка урядника Соковникова в Старый Мултан окончилась, ему на смену прибыл урядник Жуков. Арестованные были отправлены в Вятку, в губернскую тюрьму. Новый урядник поначалу повел себя как бы отстраненно от розысков, создавая видимость будто перед ним не ставится задача поиска новых обвиняемых. Жуков интересовался жизнью селян, знакомился с ними ; у местного кулака Василия Кузнецова урядник попросил 10 рублей "на мундир". Кузнецов полицейскому деньги дал. Через два месяца Жуков попросил у него еще 15 рублей. Кузнецов не понял скрытого подтекста происходящего и простодушно ответил полицейскому, что тот все еще не вернул данный ему прежде червонец. Жукову не понравился ответ Василия Кузнецова и он тут же вспомнил то, что именно этот крестьянин состоял в деревенском карауле в ночь с 4 на 5 мая 1892 г. ( ночной караул - одна из обязанностей в интересах общины, которая исполнялась по очереди всеми ее членами. Караульный не спал по ночам, а обходил улицы деревни со специальной деревянной колотушкой, которая при потряхивании гремела. В обязанности караульного входило предотвращение краж скота, поджогов и даже помощь подвыпившим односельчанам. В принципе, богатые крестьяне брезговали подобным бесцельным времяпровождением и нанимали вместо себя в ночной караул сельских бедняков. Помимо караула были и другие общественные обязанности : принятие на постой идущих через деревню богомольцев и путешественников, предоставление подвод по требованию уездного начальства и т. п. ).
Жуков сообщил приставу Тимофееву, своему непосредственному начальнику, о "подозрительном поведении" Василия Кузнецова. Пристав распорядился немедленно арестовать последнего. Так в деле о "мултанском жертвоприношении" появился еще один подозреваемый ( не понятно, правда, в чем ). Особый комизм происшедшего заключался в том, что Кузнецов, во-первых, был по национальности русским, а во-вторых, истинным христианином. Василий являлся старостой местной православной общины, которая объединяла жителей не только Старого Мултана, но и некоторых окрестных деревень. В момент ареста Кузнецова полицейские, видимо, этого не знали ; когда же они сообразили, что сотворили изрядную глупость, ситуацию отыграть назад уже не представлялось возможным.
К уряднику явился местный православный батюшка и принялся корить Жукова за его "безрассудства". Священник ( к сожалению, его имя и фамилию не удалось установить ) напомнил полицейскому, что православный храм стоит в Старых Мултанах уже 40 лет и многие вотяки искренне приняли христианскую веру ; если бы в среде вотяков действительно совершались человеческие жертвоприношения, это не удалось бы скрыть от русских. Между тем, по уверениям священника, он никогда не слышал о том, чтобы такие человекоубийственные обряды действительно осуществлялись местными жителями. Жуков прогнал батюшку. Примечательно, что священника даже не допросили официально, хотя следственные власти при рассмотрении вопросов, связанных с преступлениями на почве религиозных верований, почти всегда интересовались суждениями местных священников. В данном случае мнение приходского священника до такой степени не совпадало с общей линией расследования, что было решено его просто проигнорировать.
К слову сказать, нежелание местного священника пойти на поводу следствия имело для него весьма неприятные последствия : в скором времени в Старый Мултан был направлен новый священник по фамилии Ергин, показания которого оказались приобщёнными к делу. Молодой священник вскоре после своего назначения стал свидетелем отправления вотского религиозного обряда, во время которого большая группа удмуртов всех возрастов плясала на опушке леса. Ергин подошёл к вотякам, вступил с ними в беседу, которая проходила в самом миролюбивом тоне. Никаких жертвоприношений во время церемонии не приносилось и в общем-то весь этот инциндент имел самый безобидный характер. Показания Ергина показались интересны следователю Раевскому на том основании, что священник сообщил, что видел в числе присутствовавших на опушке леса мать Василия Кузнецова, упомянутого выше старосты православной общины Старого Мултана. Следователь из этого факта сделал далеко идущий вывод : Кузнецов некрепок в православной вере, раз его мать молится вместе с вотяками. Разумеется, данное умозаключение ни в чём Василия Кузнецова не уличало, но бросало на него тень.
В своём стремлении очернить обвиняемых следствие переходило всякие границы юридической корректности и здравого смысла. Даже средневековая инквизиция считала безрассудством обвинять детей в грехах родителей ( и соответственно, наоборот ). В "мултанском же деле", на исходе 19-го столетия помощник прокурора пытался представить религиозное инакомыслие матери обвиняемого как улику против него.
По версии обвинения события 4 мая 1892 г. в Старом Мултане разворачивались следующим образом : Василий Кузнецов поздним вечером того дня задержал на окраине Старого Мултана Конона Матюнина и доставил его к сотскому Семену Красному ( Иванову ). Тот отвел бродягу к Василию Кондратьеву, чей дом в ту ночь был назначен "казенной квартирой" ( т. е. предназначлся для ночевок проходящих через село путников ). Далее Красный и Кондратьев, действуя по предварительному сговору, оповестили Моисея Дмитриева о том, что есть подходящий для жертвы человек и Дмитриев занялся необходимыми для ритуального убийства приготовлениями. Василий Кузнецов, якобы, все это знал, но в происходящее не вмешивался, т. е. фактически являлся соучастником преступления.
Неспешные труды урядника Жукова привели его к обнаружению замечательного источника информации, который остался неизвестен его предшественнику Соковникову. О Сосипатре Кобылине, жителе села Анык, подписавшему в качестве понятого протокол осмотра места обнаружения трупа Матюнина, упоминалось выше ( именно Сосипатр подкинул приставу Тимофееву мысль о ритуальном убийстве ). В Старом Мултане проживал его младший брат - Михаил Савостьянович - тоже, кстати, оказавшийся знатоком религиозных верований вотяков. Михаил Кобылин, установив с Жуковым неплохие личные отношения, рассказал уряднику немало любопытного о ритуальных убийствах, совершаемых его земляками. Согласно рассказу Кобылина, вотяки приносят своему "злому богу Курбону" ежегодную жертву в виде жеребёнка, а каждые 40 лет отдаётся на заклание "великая жертва", которой является живой человек-иноверец. Жертвоприношение заключается в том, что человеку отрезают голову и вынимают сердце и печень, которые "тиун" ( колдун ) затем сжигает в пламени костра. Если следовать этнографическим откровениям Михаила Кобылина, то получалось, что в пантеоне вотяков существуют как злые божества, требующие человеческого жертвоприношения, так и добрые, которые жертвоприношений не требуют. Вотяки, согласно рассказу Михаила Кобылина, приносят в жертву только инородцев и иноверцев ( т. е. своих соплеменников не трогают ). Последнее обстоятельство весьма примечательно, к нему, впоследствии, нам еще предстоит вернуться.
