Действуя примерно по такой логике , Арсеньев вступил в жесткие пререкания с вызванными для допроса в качестве свидетелей обвинения Розенбергом и Станевичем . Рыбаковская была приведена в полицейский участок из больницы , но ведь ордера на ее арест не было , как не было и прямого приказа доставить ее под конвоем . "Вы отдавали такое приказание ?" - прямо спрашивал Арсеньев Розенберга . В конце - концов , Розенберг признал , что такого приказа напрямую им отдано не было . "Значит , не было и ареста !" - подвел итог дискуссии адвокат .
Много внимания уделил защитник разбору случая с посещением Рыбаковской больницы , когда раненый отказался с нею встречаться . Процитировав "скорбный лист" , из которого было ясно , что Лейхфельда лихорадило , Арсеньев с пафосом воскликнул : "Может быть , он не рассмотрел даже , что это была Рыбаковская !" В этот момент пафос защитника едва ли был оправдан , поскольку раненый мог заявлять о своем нежелании видеться со стрелявшей в него женщиной раньше , когда чувствовал себя гораздо лучше . Во всяком случае , доктор , не пропускавший Рыбаковскую в палату , выполнял прямо высказанную просьбу раненого . Адвокат же попытался придать этому вид некоего врачебного произвола . Цель , которую преследовал Арсеньев , была весьма прозрачна ; слишком уж красноречиво было это нежелание умирающего повидаться с убийцей и факт этот очень сильно говорил не в пользу обвиняемой .
Большим успехом адвоката следует признать то , как он провел допросы свидетелей обвинения . В суд были приглашены лица , оказавшиеся свидетелями разговора Станевича и Лейхфельда в больнице 22 февраля 1866 г. Арсеньев ловко разбил свидетелей на две группы , противопоставив одних другим . Станевич утверждал , что Лейхфельд "прямо сказал об умышленном выстреле Александры" . Доктор Герман не согласился с этим заявлением и сказал : "Было задано всего три вопроса , причем только один о том , как была нанесена рана . Лейхфельд ограничился ответом , что выстрел сделан не им , а Рыбаковской" . Свидетель Мамошина дала показания , согласные с заявлением Германа . Николаев , еще один свидетель разговора Станевича и Лейхфельда , дал , напротив , показания , подтверждавшие правоту полицейского . Но тут Арсеньев его остановил и процитировал выдержку из допроса Николаева в марте 1866 г. И оказалось , что тогда санитар говорил иначе и его показания больше соответствуют заявлению доктора Германа .
Одним словом , адвокат доказал известную , в общем - то , истину : в одной и той же фразе каждый услышит свое . Психологи прекрасно знают этот феномен восприятия ; дело тут вовсе не в злом умысле или человеческой глупости . Скорее , в законах работы нашего мышления .
Как бы там ни было , рассыпав свидетелей , Арсеньев сделал еще один - в целом весьма обоснованный ! - выпад в адрес обвинения . Он упрекнул , в первую очередь станового Станевича , в том , что тот своевременно не озаботился формальным фиксированием заявления Лейхфельда ; другими словами , не получил от потерпевшего подписанного заявления .
Подитожил адвокат свою полемику со свидетелями довольно любопытным , но вполне ожидаемым выводом : "Если бы Лейхфельд давал свое показание перед судебной властью или перед полицией ф о р м а л ь н о ... , то , весьма может быть , скажу даже более - наверное - рассказ Лейхфельда представился бы ... совершенно в другом виде" . Пассаж этот , что и говорить , весьма спорен , а главное - недоказуем , но адвокат иного сказать и не мог . Он добивался главного - снятия обвинения в предумышленности действий своей подзащитной .
В этот момент в зале суда сложилась очень любопытная ситуация : обвинение , по сути , было разбито . Не оставалось в резерве свидетелей , которые могли бы выйти и сказать что - то убийственно - неотразимое в адрес Рыбаковской . Не оставалось никаких невероятных улик , которые невозможно было бы поставить под сомнение . Все доводы обвинения были косвенны и они были наперед известны ; такой оратор , как Арсеньев , вполне мог их отвести . Т. е. процесс можно было бы в этом месте прервать и отпустить обвиняемую . Если бы не одно "но" .
Если бы не глупое поведение самой обвиняемой в течение нескольких месяцев после ареста . Другими словами , адвокату пришлось бороться не столько с обвинением , сколько со своей подзащитной . А это оказалось гораздо сложнее .
Когда обвинитель заговорил о лживости Рыбаковской , ее изворотливости , о снедающей ее гордыне , адвокату пришлось делать хорошую мину , при провальной игре . Рыбаковская стала спорить , доказывая , что никогда не говорила , будто письма "адресованные княжне Омар - бек" , написаны ей . "Я говорила , что они мне принадлежат , но я не утверждала , что они написаны мне !" - сказала она , но слова эти отдавали чистейшим вздором . Адвокат постарался прийти на помощь подзащитной и у него вырвалась такая удивительная в устах юриста фраза : "Она именовалась чужими именами только в шутку" . Но закон , обязывающий наказывать за "именование не принадлежащими именами и званиями" не делал различия между таковыми "именованиями" в шутки или всерьез . И то , что Арсеньев заговорил "про шутку" с очевидностью показало , что юридических аргументов для защиты он не имеет .
В ходе процесса произошел перелом ; чем больше говорилось о многомесячном запирательстве Рыбаковской в начале следствия , о ее повторном крещении в тюрьме , о том , как был ею оставлен жених , тем все более негативным делалось восприятие ее образа присяжными . Кстати , приглашенный в суд Дубровин , жених обвиняемой в 1865 г. , ничего особенно плохого о ней не сказал . Его показания были сухи , корректны и уважительны по отношению к женщине . Он держался очень достойно . Но именно это достоинство оставленного Рыбаковской благородного человека еще более возбудило неприязнь к обвиняемой .
Когда в зале суда было упомянуто о том , что Рыбаковская завела любовника в тюрьме , адвокат заявил резкий протест . Его негодование было вполне понятным : он чувствовал , как все более и более теряет то психологическое преимущество , которое с таким успехом получил вначале . Действительно , поведение обвиняемой в тюрьме не имело формального отношения к судебному разбирательству и не могло быть предметом обсуждения , но присяжные заседатели были все мужчинами и Арсеньев , сам будучи мужчиной , прекрасно понимал , как будет расценено подобное поведение Рыбаковской .
Когда обвинитель заговорил о фальшивом - вторичном - крещении обвиняемой ( в целях запутать следствие ) на лицах присяжных была заметна оторопь , так , во всяком случае , написали корреспонденты , присутствовавшие в зале суда . Для православного человека это был отвратительный поступок , красноречиво демонстрировавший степень нравственного падения обвиняемой .
Присяжные совещались менее получаса . Был вынесен вердикт : виновна . По приговору суда Александра Рыбаковская получила 10 лет каторги . В те годы на каторге пороли , вешали , заковывали в кандалы , заставляли много работать . Десять лет каторги в 1868 году - это очень много .
"Дело Рыбаковской" - яркий пример того , что даже мощный , умный , даровитый адвокат оказывается не в силах помочь человеку , упорствующему в своих ошибках . Пример того , как глупое упрямство и гордыня оказываются страшнее полицейского произвола .
Была бы Рыбаковская чуточку умнее , будь в ней поменьше этого бабского упрямства - ничего бы страшного с ней не приключилось . Невозможно было бы осудить ее на основании тех косвенных улик , которыми распологала полиция на момент смерти Лейхфельда . Ей оставалось только спокойно дождаться суда ; впрочем , дело могло до суда и не дойти , его бы закрыли , как не имеющее судебной перспективы . Она , по сути , своими руками загнала себя на каторгу . Воистину , когда Бог хочет наказать , он отнимает разум .
